Голограф (СИ)

— Алексей Владимирович, давайте начистоту. Мы следим за вами с тех пор, как полгода назад к вам проснулся интерес иностранных спецслужб. Все это время ничего необычного за вами замечено не было. Ну, разве что, вчера вдруг выяснилось, что вы свободно владеете иностранным языком. Кроме того, по словам ваших коллег, вчера же обнаружилась ваша необычная эрудиция в различных областях, не связанных с вашей профессией. Причем, настолько необычная, что к некоторым темам иностранные корпорации только приступают. Я уже не говорю о наших научных школах.

— Ну, что же, может, так даже лучше. Я расскажу вам все, только вы не поверите.

— Рассказывайте, а мы посмотрим, верить или нет.

Он вытащил диктофон и, включив запись, стал слушать. Я рассказал ему все, что произошло со мной, начиная с парка в Заречном. Только умолчал, что могу самостоятельно создать установку, а то как бы не затеяли осчастливить трудовое население земли в добровольно-принудительном порядке. Надо признать, Жуков держался безупречно – ни удивления, ни недоверия не выразил, только по напряженному взгляду можно было догадаться о его возбужденном состоянии.

— Собирайтесь, возьмите все необходимое, сюда вы вернетесь не скоро, заявил он, когда я закончил.

Сев в ожидавшую «Волгу», подъехали к дому Нади, и, велев ждать, он зашел в подъезд. В молчании просидели с водителем, ожидая Жукова, пока он не вернулся с объемистой сумкой в руке, рядом шла взволнованная Надя. Она села рядом и встревоженно посмотрела на меня.

— Ничего не бойся, все будет хорошо, — сказал я, и, обняв, притянул ее к себе.

Она посмотрела на меня лучистыми глазами и доверчиво прильнула, прижав мою ладонь к себе. «Господи, только бы уберечь ее», думал я всю дорогу, прижимая к себе свое сокровище, «должно же человеку хоть немного счастья достаться». Так мало времени прошло после Крита, что я продолжал чувствовать Надю, как будто и не терял ее, ведь лицо, тело, запах – все было ее, неважно, где, неважно, когда. Водитель через зеркало одобрительно посматривал на нас, и Жуков, почувствовав момент, деликатно молчал.

На Лубянке Жуков привел нас в комнату, обшитую деревянными панелями и, забрав диктофон, ушел. Надя ни о чем не спрашивала, полностью доверясь мне, только заинтересованно осматривалась по сторонам, впервые попав в грозное учреждение. Через час Жуков вернулся с седым мужчиной лет пятидесяти, который сразу спросил:

— Кто-нибудь, кроме вас, знает о том, что здесь записано?

— Нет, но я все расскажу ей, — кивнул я на Надю.

— Не возражаю. Вы сможете вспомнить фамилии политических деятелей или выдающихся людей там, где вы побывали?

— Только тех, что на слуху – политикой не интересовался, да и времени на это не было.

— Сейчас вас отвезут в другое место, там составьте, список этих людей с вашими оценками с точки зрения их вреда или полезности для страны в будущем. Не беспокойтесь, никто их арестовывать не будет. Опишите их личностные и деловые качества. Не торопитесь, взвесьте все как следует: возможно, ваши слова в корне изменят их судьбу. Ни с кем, кроме Владимира Ивановича, об этом не говорите, ему вы можете доверять полностью. Возможно, к вам появятся новые вопросы, все, что вы напишете, передавайте ему лично в руки.

Не понимаю, почему мне поверили, я ведь ничем не мог подтвердить сказанное, в то же время, КГБ – не та организация, которая легко верит словам. Может, Фрэнк раскололся? Я бы и сам хотел узнать то, что знает он. Надо будет спросить у Жукова.

Нас вывезли в Красково и поселили на ведомственной даче с огромной территорией. Кроме нас там постоянно были два охранника в штатском, мужчина, следивший за домом и две женщины, ведшие хозяйство. Дача большая: холл, столовая, санузлы с импортной техникой, много пустых комнат. Нам достались две соседние спальни на втором этаже.

Добрались поздно, в первом часу ночи. Наверняка во всех комнатах установлена прослушка, поэтому разговор с Надей я отложил до утра. Приняли душ и легли спать, но я долго не мог уснуть, в мыслях переживая завтрашний разговор. Меня терзал страх, что Надя отвергнет меня, узнав, что я не тот Алексей, которого она любит.

Утром после завтрака я вывел Надю в парк и все рассказал. Там, где речь шла о ней, я говорил «ты», а не «она», подчеркивая, что в каждой ее новой ипостаси открывал ее с новой стороны, и всегда любил ее, стоящую сейчас передо мной. Надя изумленно слушала меня, то хмурясь, то улыбаясь. Наконец, виновато взглянув на нее, я закончил рассказ:

— Теперь ты можешь возненавидеть меня – я не тот Алексей, которого ты знаешь.

Затаив дыхание, я ждал ответа, готовый к самому плохому исходу для себя, даже такому кошмарному, как в Заречном. Надя улыбнулась:

— Я уже сама догадалась. Ты третий месяц снишься мне. Во сне мы любим друг друга, но в жизни я вижу тебя совсем другим: сухим, черствым, постоянно пьяным. Только в последние дни я узнала в тебе того, другого, которого видела во сне.