Голограф (СИ)

Одежда Севы тоже не соответствовала духу соцреализма: на фирменную майку с логотипом теннисного клуба был накинут замшевый светло-коричневый пиджак, на заднице – Ливайс в обтяжку – все из валютного магазина. Манерность Севы вызвала у меня неприятные ассоциации: было в нем что-то неестественное, движения были какими-то женственными, что ли. Иногда, поглядывая на меня, он изящным жестом поправлял волосы. «Гей, что ли?» — подумал я, стараясь держаться от него подальше.

Пройдя через Петровку, пропетляли по переулкам, и зашли в квартиру на третьем этаже, где нас встретила компания молодых людей, одетых не хуже, чем Ляля и Сева. Все, галдя, бросились встречать Лялю. Надув губки и хлопая длинными ресницами, она отвечала на комплименты, изображая невинную девочку. С такой инфантильной манерой я уже встречался, иногда девушки используют ее для привлечения мужчин, и некоторым это идет.

Стол ля фуршет заполнен дорогими закусками: икра, красная и черная, осетринка, несколько бутылок вина, коньяк. Не хило живут хозяева. Ляля представила меня присутствующим. Здесь явно собралась «золотая молодежь», хозяин, Серж, и вовсе сын мидовского работника.

Компания разбилась на группы с темами разговоров от стоимости шмоток до новой премьеры на Таганке. Ляля подходила со мной то к одним, то к другим, легко включаясь в разговор. Мне это было неинтересно, но надо было как-то встраиваться в жизнь, и я просто слушал, стараясь запомнить, если услышу что-то важное. Но вот один из гостей заявил:

— Хватит кормить нахлебников, и пусть «братья» в республиках сами живут как умеют. А Россия должна стать самостоятельным демократическим государством.

Тут уж я не выдержал и встрял:

— Их тут же приберут к рукам самые демократические соседи, и братья быстро станут врагами.

— Если Россия войдет в демократическое содружество, она станет равноправным членом, и никаких врагов не будет.

— Почему вы решили, что нас там ждут? Там ждут наше сырье, возможно, некоторые технологии, готовы забрать умные головы, а наше население им не нужно – у них своего хватает.

— Коммунист, что ли? — спросил парень в темно-синем костюме.

— Упаси бог, — ответил я, — только и в сказки о сладкой жизни для всех в либеральной России не верю.

Похоже, здесь наступает Горбачевское время, когда элите стал надоедать коммунизм, и мечты о красивой жизни и несметных богатствах стали застилать разум. Ляля, наблюдавшая за словесной перепалкой, удивленно спросила:

— Леша, что на тебя нашло? Ты что, против красивой жизни? Здесь платье от-кутюр стоит дороже зарплаты профессора. Да и то, набегаешься, пока привезут оттуда.

— Платье от-кутюр и там носят не все. Почему ты думаешь, что в западной Европе нам с тобой приготовлено теплое место?

— Ты сегодня какой-то резкий, — обиженно отвернулась Ляля.

Пустышка за красивым фасадом, только о тряпках и думает, решил я, выпив рюмку коньяка. Ничего хорошего здесь не услышу. Закололо в затылке. Оглянувшись, заметил чем-то знакомого седого мужчину, напряженно смотревшего на меня из угла комнаты.

— Sorry Alex, did we meet in Barcelona? — спросил онподойдя через минуту.

— No, you'rewrong, — ответил я, вспомнив, где его видел.

Присмотревшись, я понял, что это не тот полицейский, а только похож на него: тот был черноволос, а этот, мало, что седой, еще и обтрепан жизнью, весь в крупных морщинах. В это время, услышав наш разговор, подошел Серж:

— Вы уже познакомились?

— Мне кажется, мы уже знакомы, — заявил седой, в упор глядя на меня.

— Впервые вижу.

— Тогда познакомьтесь, корреспондент Нью-Йорк Таймс, Фрэнк Митчелл, здесь пишет репортаж о российских ученых. Алексей Аваргин, один из ученых, о которых вы пишете, Фрэнк.

Кивнув, я отошел к Ляле, стараясь побороть растерянность.

— Откуда ты знаешь Митчелла? Ты был в Барселоне? — сразу спросила Ляля.

— Ты же слышала, он ошибся.

— Ничего он не ошибся, я по твоему виду это поняла.

— Ну, иди, доложи в КГБ.

— Дурак! Мне-то мог бы сказать. Значит, был там, а мне лапшу на уши вешал. Видел, как там красиво живут? Ты что, против?

— Пойми ты, я не против красивой жизни, только эти ценители либеральных свобод тянут нас не в красивую жизнь, а в гнилое болото.

Слова Фрэнка вывели меня из себя. Я не мог понять, как «гуманист» из Барселоны попал сюда. Или это не он, но тогда как он узнал о Барселоне? Или он один из тех, что наставляли меня на путь истинный в Заречном и в Греции? Твари, и здесь меня достали! Пока я мрачно слонялся по огромной квартире, Фрэнк посматривал на меня, но больше не подходил. Проторчав там еще час, я собрался уходить, и Ляля попросила проводить ее. В такси она несколько раз заводила разговор об Испании, и о том, как нам с ней было бы хорошо там, но я тупо отнекивался, сделав лицо кирпичом.

— Зайдешь? — спросила она, выйдя из такси. Сославшись на головную боль, я отказался и, попрощавшись, уехал домой на той же машине. На следующий день, проходя мимо приоткрытой двери в соседнюю комнату, услышал голос какой-то женщины: