Голограмма для короля

Норм привел их в ангар, где механики чинили и налаживали корабли до и после полетов. Там стоял «Атлантис» — готовился к своему последнему запуску, последнему из всех запусков. Вокруг кипела туристическая жизнь, однако Норм был мрачен.

— Я-т ндолг не здьржусь, — сказал он. — Неохот оклачьваться тут и бубнить: «Раньш мы то, раньш мы се».

Почти всем сотрудникам НАСА, с которыми они повстречались в те выходные, предстояло потерять работу. Не занудные технократы, как думал Алан, нет, простые ребята — увлекались, задумывались, вспоминая какой-нибудь запуск, погоду в тот день, когда космический корабль прострелил дыру в облаках.

Что-то пронзило грудь. Словно шпалу вогнали, толстую и тупую. Все тело напряглось.

— Простите, Алан, — сказала д-р Хакем.

Боль поутихла. Движения снова стали ритмичны, упорядочены, это вселяет уверенность. Зачерпнули, поскребли, дернули, затем миг облегчения — видимо, что-то добыли. Тычок губкой, пауза, продолжение раскопок.

Как интересно быть трупом, объектом эксперимента. Кто сказал, что человек — материя? Алан даже материей себя не ощущал.

Ночью в гостинице в Орландо они с Кит перекусили из автоматов, посмотрели кино, стараясь не говорить о Руби, о будущем с Руби, о прошлом с Руби, о ранах Руби.

Утром на автобусе поехали на Банана-Бич — ближайшую точку откуда виден запуск. Всё — всё, что связано с НАСА, — там было ободрано подчистую, попрано. Ограды проржавели. Тротуары потрескались. Но за водою космический корабль с рукотворным громом покинет Землю.

Пока ждали запуска, познакомились с настоящим астронавтом, Майком Массимино — пришел с дочерью. Забавный, искренний скромняга. Летал на двух кораблях, включая тот, что стартовал после «Колумбии», которая распалась на куски, вернувшись в атмосферу. Он и походил на астронавта: опрятно стриженный, седовласый, крепкий, в нежно-голубом комбинезоне, но ростом выше среднего — пожалуй, шесть футов и два, римский нос, сильный лонг-айлендский акцент. Рассказывал о том, как выходил в открытый космос чинить телескоп «Хаббл», о восемнадцати закатах и рассветах за каждые сутки, и как это трудно для некоторых верующих — утренние молитвы, дневные, вечерние, очень запутанно. А для католиков, сказал, самое оно. Католикам положено докладываться всего раз в неделю.

Кит засмеялась. Он сказал, что звезды, если глядеть из космоса, не мигают, что без атмосферы они — просто ровные точки света. И в редкий досужий час его команда выключала на корабле все огни, чтоб лучше видеть звезды. В НАСА романтиков пруд пруди.

Д-р Хакем полезла глубже. Алан поморщился, тело дернулось.

— Алан? — Встревожена, удивлена.

— Нормально, — сказал он.

— Я попрошу доктора Порицкова вас подержать.

Алан заворчал, имея в виду «хорошо», и на голову ему легло целое мужское предплечье. Тяжело вдавило — задача не требовала таких усилий. Надеясь облегчить давление, Алан поерзал под этой рукой — не помогло.

Д-р Хакем скоблила и тянула, боль обострилась. Какой идиот хочет уменьшить обезболивание? Поздно, уже не исправишь. Он потерпит. Прорвется, ничего. Отец над его невзгодами посмеялся бы, пожелал бы показать шрапнель в пояснице — шестьдесят лет с войны, а все сидит. Никуда не деться от этой разницы — между тем, что увидит и переживет Алан, и тем, что досталось отцу. Этот счет никогда не сровнять.

— Алан? С вами все хорошо?

Он проворчал, что все нормально.

Тут он узрел ночное небо. Может, он умирает. Умирает под мурлыканье рехнувшегося азиата. Что за песня-то?

Голову придавили сильнее. Русский, видимо, хотел, чтоб дошло. Ладно, пусть. Алан переживет. Он заставил себя отстраниться, оставить атакованное тело.

Его никогда не пыряли, не ранили, не протыкали, не ломали. Вправду ли шрамы — лучшее доказательство жизни? Если мы не выживали и оттого не уверены, что жили, можно ведь самим себя поранить? Может, это и есть ответ на вопрос о Руби?

— Вы еще с нами, Алан?

— Да, — ответил он в пол.

Голову придавило сильнее. Уже чересчур.

— Скажите этому, который меня держит, чтоб полегче? — попросил Алан.

И давление исчезло, а мужик удивленно вякнул. Как будто сам не понимал, что делает.

Какое облегчение.

Прошлые запуски задерживались. Люди съезжались со всего света, а запуск откладывали на дни, а то и недели. В тот раз Алан и Кит стояли на алюминиевых трибунах с тысячами других зрителей, следили за обратным отсчетом и ждали паузы. Ждали, что все отложится. Мы столько раз ошибались, мы не можем ошибиться снова, как будто говорил этот отсчет. Но он продолжался. Алан взял Кит за руку. Если случится, подумал он, я хороший отец. Если я покажу ей это — я что-то совершу.

Отсчет продолжался. Когда перевалил за 10, а потом 9, Алан уже знал, что все случится, но не мог поверить. Потом 1, потом 0. Потом космический корабль — далеко, за водой — беззвучно взмыл. Ни звука. Только желтый свет толкал его ввысь, и корабль уже был на полпути к облакам, когда раскололся воздух.

— Пап.

— Звуковой удар.