Голос

В ее движениях и в глазах иногда как будто проскакивала короткая разноцветная молния и ослепляла меня. Я никак не мог отделаться от этого странного ощущения и успокоил себя тем, что эти короткие молнии — от ее молодого тела, от синего неба, от солнца, бросавшего на землю красноватые лучи, от которых и река, и стекла домов, и дрожащий воздух, прогретый за день, как никогда, казались праздничными, обещавшими, что завтра снова будет такой же хороший день.

— Я вас где-то видела…

От ее слов тепло разлилось по моему телу. Но ведь этого не могло быть!

— Ты, Лиля, видела, наверное, моего отца…

Она веселее взглянула на меня.

Я продолжал:

— Мой отец часто приезжал к вам на мельницу и меня иногда брал с собой. Но тебя тогда еще не было… Хотя мне кажется, что ты всегда была! А меня, можно считать, совсем не было, пока я не услышал историю о Совке, а потом о тебе.

Сказал-то я искренне, из самой глубины сердца, но что-то не понравилось мне в моих словах, и я, огорчась, что поторопился с признанием, как бы выставил наружу самое сокровенное, ждал, что скажет Лиля.

Я не зря боялся: она меня тут же посадила в лужу, иначе это и не назовешь.

— О том, как вы говорите, я читала в книге, только не помню в какой. Может, в кино слышала…

Меня охватила тоска.

— Ты не любишь кино? — спросил я, потому что сам чуть не на каждый фильм, который мне понравился, ходил по два раза: выхожу с сеанса и сразу же, если достану билет, иду на второй. Это у меня, наверное, еще с детской привычки осталось. Но тогда я и по три раза смотрел и находил радость в том, что знал, что за чем идет и кто что скажет. Знал, где начнется музыка и где она кончится. Заспорившие после кино мужики нередко обращались ко мне за помощью: надо было подтвердить — говорил или не говорил какой-нибудь герой такие-то слова и почему поступил так, а не иначе. Я мгновенно отзывался на такую просьбу, шел рядом со взрослыми и чувствовал себя очень нужным человеком. Кончался спор, я еще некоторое время плелся за мужиками, а потом присоединялся к своим ровесникам, ревниво относившимся к моему временному авторитету у взрослых и даже иногда говорившим: «Чего же ты отстал? Иди с ними». И тогда я шел один и в это время уже оказывался среди тех, кто был младше меня. Они, сами того не зная, крепко выручали меня.

Лиля долго обдумывала ответ и наконец сказала:

— Если в кино нет леса или хотя бы одного дерева — такого, как у нас, — то не люблю.

— А если в кино хорошая речка?

— Тогда на берегу должен быть лес, — с прежней настойчивостью сказала Лиля.

— А если речка в цветущей степи и поблизости ни одного дерева?

— Я не могу без леса, — сказала она и своей нежнейшей рукой снова погладила старушку березу с темно-зелеными листьями, вдруг начавшими тихо шелестеть вверху, будто отвечавшими ей.

Я отошел к беседке.

Она не села ни рядом со мной в беседке, ни поодаль, где под соснами тоже была скамейка и тоже старая, на которой я сидел перед этим, а остановилась на лужайке, ярко освещенной солнцем, и, казалось, не на меня смотрела, а слушала сильнее зазвучавший к вечеру хор кузнечиков.

— Вам что, нравится сидеть в беседке?

— В городе, Лиля, я как-то не замечаю беседок, а в вашей я бы каждую свободную минуту сидел и о чем-нибудь думал или с кем-нибудь говорил…

Я со значением посмотрел на нее, давая понять, что конечно же думал бы я только о Лиле и говорил бы только о ней.

Лилина красота оказалась еще более неожиданной, чем я мог себе вообразить. И дело не в том, какие у нее нос, рот, губы, фигура, — меня сразу же околдовало выражение ее глаз, которые были не зелеными, как у матери, а черными, — именно такие глаза сравнивают с омутом! Если бывает светлый омут, самый глубокий и самый светлый… Они казались огромными из-за своего выражения, из-за блеска, из-за недосказанности!

— Лиля, ты не поверишь, но я люблю ваш дом, беседку, березы и сосны очень давно.

— Любите? — Она зашла с другой стороны, внимательнее и строже посмотрела на меня. — Дом, беседку, березы и сосны… — повторила она. — Как же вы их любите, если, наверное, не помните?

— Мне вчера отец рассказывал про ваш дом еще интереснее, чем в первый раз!

Лиле что-то не понравилось.

— О нас много чего говорят… Мы уже привыкли…

— Отец мне всю ночь рассказывал!

— Всю ночь?

— Если бы ты слышала, как он рассказывал!

Лиля не удержалась и присела на краешек скамейки, с которой я только что поднялся.

— И обо мне тоже? — спросила она.

— И о тебе.

— А что он мог рассказать?

— Он уверен, что ты на меня даже смотреть не захочешь…

— Почему?

— Настолько ты красивая…

— Да ну-у, я такая же, как все. Вот мама у меня красивая… Только ей всю жизнь не везло. — Лиля заглянула мне в глаза и сама чего-то смутилась.

«Если она смущается, — подумал я, — то, может, не все потеряно?»

— Садитесь, — пригласила Лиля, — а то неудобно: я ведь моложе вас…

Я без особой радости сел.

— А вы не сказали, зачем пришли.