Голос

И тут я окончательно понял: ни за что не смогу вот так сразу рассказать обо всем! Это надо встретиться несколько раз и говорить, говорить, говорить! Чтобы Лиля поняла, зачем я пришел, что я чувствую и что я понял за эти последние два дня, понадобится… То есть мы не должны вообще расставаться с нею! Но разве я мог сказать об этом?

Я знал: есть любовь с первого взгляда, — и даже начал склоняться к тому, что только с первого взгляда и бывает любовь, а не постепенная, с какими-то узнаваниями, выжиданиями, когда и чувства-то никакого нет, а так, одна видимость, обман себя и других. Удивительная вещь получалась: на самом-то деле я умнее, а говорю иногда такие глупости, что сам же себе противен, и не могу понять, отчего это происходит: почему я говорю не то, что хочу, и не то, что думаю? Почему я надеюсь, что потом скажу, когда-нибудь? Время-то сейчас быстрое, а я живу так, будто мне отпущено лет двести, самое малое!

Лиля, наверное, думала, я молчу, потому что сказать мне нечего, а я не мог говорить, потому что слишком многое надо было сказать.

— Мне еще в детстве понравился рассказ отца о Совке и Феде, и я пришел.

— Зачем?

— Увидеть вас. Вчера я вдруг понял: если не увижусь, не поговорю с вами, то жизнь моя будет неполной, даже более того — бедной.

— Это правда?

— Чистейшая.

Чего-то не понимая, а может, все понимая, Лиля предупредила:

— Не смотрите так долго в глаза.

— Мне нужно запомнить, какие они у тебя.

— Разве не видно, что они у меня черные?

— В рассказе отца есть одна неточность…

— Какая?

— Что у тебя глаза зеленые…

— Поняла-поняла: он — по маминым глазам…

— Но, по-моему, это не он, а я так подумал: Совка и ты — для меня иногда одно и то же лицо… Ведь он рассказывал вчера о Совке, когда ей было столько же, как тебе сейчас!

— Интересный у тебя отец: мы незнакомы, а он рассказывает… Значит, хорошо к нам относится… Надо у мамы спросить, может, она его знает.

Я поколебался и сказал:

— Он знаком был с Игнатом Редчанковым: останавливался у него ночевать!

Лиля нахмурилась.

— Мама не любит об этом рассказывать и говорит, что никто ничего не знает.

И тут у меня сорвалось с языка:

— Она про кукушкины сапожки говорила?

В Лилиных глазах как будто сверкнула коротенькая молния.

— Это ее любимые цветы. Но только не мои. А вы откуда знаете?

Мои слова произвели обратное действие: Лиля не засияла, а даже как будто вся сжалась, как-то уж очень холодно взглянула на меня. Все же было что-то в этой истории запретное.

А может, ей нелегко разговаривать со мной? Я уловил ее недоверчивый взгляд, особенно когда гладко говорил, будто по книжке. Но что делать, если я столько читаю! И в этот свой приезд я захватил томик Толстого, в котором «Казаки» и «Два гусара». Трижды я читал их в городе. Но совсем другое дело прочитать эти две повести в деревне, на покосе около своего дома, среди солнца и воздуха, трав и цветов, гудения пчел и бесчисленных мушек, больших и маленьких черных муравьев и даже красных, добравшихся сюда из леса! Сильнее пригревает солнце, и ты явственно начинаешь слышать голос самого Толстого, его призыв любить все живое, и вежливо смахнешь надоедливо настойчивого комара, осторожно, чтобы не раздавить кого-нибудь в траве, пересядешь от солнца, участливо подумаешь: сможет ли красный муравей отыскать дорогу и вернуться домой? Ведь для этого ему надо преодолеть, самое малое, полкилометра высоченной луговой травы и осоки или суметь, не блуждая, выбраться через покосы к стлани и, подвергая себя опасности, двинуться домой по глинистой дороге, по которой идут люди, коровы, едут машины… А если муравей угадает под дождь? На стлани через болото и засыхающую речку нет ни одного дерева, и укрыться можно только под мостом, если муравей окажется от него поблизости…

Оторвешься от книги, чтобы порадоваться на окружающий мир, который ты недооценивал, а великий писатель помог тебе, — и жить захочется сильнее, чем прежде! И с такой неохотой закрываешь книгу — много дел, хоть покос еще не начался.

Я зачитываюсь нашим девятнадцатым веком! В двадцатом я тоже нашел для себя хороших писателей и предпочтение отдаю тем, кто подражает классикам. Мне нравится в литературе неторопливость, основательность, глубина, и уж что-что, а свою неторопливость я вынес оттуда.

Не успел я об этом подумать, как Лиля чему-то улыбнулась — конечно же моей неторопливости! — и пригласила меня в дом.

16

Клонившееся к верхушкам деревьев солнце отражалось в окнах и своим ослепительным блеском делало все еще более загадочным и радостным.