Голос

Ромашкин упирался, но очень трудно было сопротивляться, когда дама вела его под руку.

— Партитуры на даче, — опять соврал Ромашкин.

— А мы машину пошлем, у нас машина дежурит, Эдуард Борисович так и сказал… Ниночка Михайловна, — Анюта остановила статную даму, — у вас Юля Мартынова не появлялась сегодня?

— Мартынова? Сейчас, сейчас… А она сидит в актерском, у Марины, ее «Ночные звери» пробовать хотят.

— Сейчас? В актерском? — Анюта остановилась.

Композитор попытался воспользоваться замешательством.

— Я буду вас ждать в группе, — сказал он неуверенно.

— Да, конечно. — Анюта было отпустила его, по на ее счастье мелькнул где-то в коридоре лохматый администратор, и она позвала его. — Женя! Женя! Кулаков!

Тот обернулся, остановился.

— Женя, иди сюда! Проведи Олега Петровича в группу к Эдуарду Борисовичу, понял?

— Понял, — мрачно сказал Жени. На нем были жуткие зеленые очки, и композитор испугался.

— Да я сам, — сказал он, — знаю я, где ваша группа…

— Олежек Петрович, миленький, вот вас Женечка проводит, вы с Эдуардом Борисовичем все обговорите, а я через пять минут приду.

И она исчезла. Женя и композитор немного постояли. Композитор со страхом смотрел на длинное Женино лицо с зелеными глазами.

— Ну, пошли, что ли, — мрачно сказал Женя.

Композитор понурился, повернулся покорно, побрел по коридору. Женя за ним.

Юля и Кольчужников сидели в его машине, в студийном дворе.

Кольчужников ударил по клавише магнитофона. Юлю оглушило могучее негритянское пение. Это освобождало от необходимости говорить. Так они молчали некоторое время, переглядывались, улыбались и молчали, и совершенно никуда не ехали. Потом Юля сказала:

— Выключи. Очень громко.

Он выключил. Еще немного помолчали. Наконец он спросил:

— Ты там же живешь? Не переехала?

— А вы помните? Она обращалась к нему то на «ты», то на «вы». — Где я живу? И с кем?

— Я все помню, — сказал он. Попытался обнять ее, она чуть заметно отстранилась.

— А вы хорошо выглядите. Не стареете.

— Да я не так уж стар. Это тебе когда-то показалось, со страху.

— Да, я вас всех боялась. Я операторов с тех нор так и боюсь. Они такие уверенные. Знают, что делают.

— Особенно я.

— Вы, говорят, переженились.

— Нет, только собирался. Думал, думал, да в суп попал… — Он включил зажигание, они поехали плавно. — А ты? Про тебя тоже говорили. Что-то… Не помню…

— Пет, у меня тоже все по-старому. — Она дернулась: — Нет, мне на студню надо. У меня смена озвучания.

— Сейчас вернемся. Цветы тетке отвезем.

Он кивнул на заднее сиденье. Там лежал букет темных роз.

— Какой тетке? — Юля улыбнулась. Но — словно приросла к сиденью.

— Тетка у меня, обалдеешь! Да ее там не будет. Она днем спит. Я только цветы поставлю. А может, купаться поедем? Или в лес?

— Ой, что вы… Нет, мне на студию надо.

Они выехали из двора и покатили но переулкам.

— А тетка, если вылезет и заговорит, — ты не поправляй. Она имена дает как хочет. Но она не сумасшедшая. Вышла на пенсию и куражится. Но она мне нужна.

— Я не понимаю ничего, — сказала Юля. — Какая тетка? Она, может, и не сумасшедшая, а я — сумасшедшая. Мне на студию надо. У меня смена.

— Ну вот, — огорченно протянул он, останавливая машину у старого дома, и взял Юлю за руку. — Опять, значит, у нас романа не получилось.

— Опять, значит, — сказала Юля. — Все некогда.

Все-таки она вышла с ним из машины. И вышла с ним из лифта на самом верхнем этаже.

Кольчужников открыл дверь своим ключом, вошел вслед за Юлой в коридорчик. А из коридорчика они попали в огромную мансарду с большими окнами внизу и маленькими, чердачными, наверху. Это была мастерская, запущенная, где давно никто не работал, но на всех стенах, с пола до потолка, цвели цветы. Тетка писала только цветы.

Юля стала разглядывать холсты, висевшие на стенах.

— Кто там? — раздался голос из-за тяжелого занавеса, к которому тоже были приколоты картонки с цветами.

— Это я, — сказал Кольчужников. — С барышней.

Он поискал, куда бы поставить принесенные розы, нашел какую-то банку.

— Мы с тетей Мусей меняемся, — объяснил он Юле, а Юля все смотрела и смотрела, переходя от цветов к цветам. — Тетя Муся еще картошку хочет написать, — он кивнул на балкон. Юля подошла к балкону и увидела ящики с цветущим картофелем. — И все. Завязывает с живописью.

— Юрка, что это ты там болтаешь? — Занавес зашевелился, и из-за него появилась крупная старуха в халате, испачканном красками. — Я с тобой не буду меняться.

— То есть?

— Бумажки меняй, а жить буду здесь. Пока не помру. Это ты цветы принес? Подарил бы девушке цветочек, невежа, чем подлизываться. Возьми, возьми, не стесняйся.

Юля робко озиралась и искала точку опоры в пыльном пространстве чужого уходящего быта. Тетка выбрала лучшую розу, отдала Юле, потом пошла к балкону посмотреть на картофель.

— Знаю я их! Все цветочки мои повыкидывают. А мне жалко. Я жадная. Зачем мне к вам ехать? У меня на крыше береза растет! А у вac? Теперь ждите, пока помру… Они ждут, а я и не помру! — она весело подмигнула Юле.

И Юля бочком, с розой в руках пробралась в коридор. Из коридора ей был слышен старухин голос: