Голос ангельских труб

Бледное лицо, беспокойные глаза, много темнее, чем он помнил, морщинка в правом уголке рта… Он заметил все это сразу, в осколок секунды до того, как втянул ее в комнату и захлопнул дверь. Он стиснул ее с такой силой, что она задохнулась. Губы ее пахли летом…

Шибаев, не отрываясь от губ Инги, стаскивая с нее белое пальто, какие-то одежки, блузку. Рванул свою рубаху, отрывая пуговицы.

– Подожди, подожди, – шептала она, извиваясь, помогая ему, – сейчас… Сашенька…

Он поднял ее, переступил через ворох одежды. Он не помнил, как они рухнули на постель, прямо на белое в розовые цветы покрывало. Последние одежки, последние препятствия… Она вскрикнула – в своем нетерпении он причинил ей боль.

…Она вскрикнула еще раз, впиваясь в его губы, вцепившись в него своими тонкими руками, прижимая его к себе – в тот безумный и печальный, в силу своей краткости, миг полного слияния…

Привстав на локте, он заглядывал ей в лицо. Она открыла глаза – на Александра словно огнем полыхнуло – столько любви было в ее взгляде. Восторга, истомы, вины… Он осторожно слизнул кровь с ее губ. И приник снова.

…Они лежали, обнявшись. Так, как он представлял себе много раз. И молчали. Не потому, что все ясно и они понимают друг друга без слов, а потому, что сказать нечего. Инга лежала рядом, покорная, полная вины, и в каждом ее движении сквозила просьба о пощаде. Она терлась носом о его плечо, гладила ладошкой его лицо – а он слышал беззвучное: «Прости меня, прости меня…» Он не хотел ни о чем спрашивать, решив, что если она с ним, то скажет сама. Из горла его рвалось: «Почему, Инга? Ты сбежала, как…» Дальше он срывался на слова, о которых мог пожалеть впоследствии. Она чувствовала его напряжение и неприятие, но продолжала молчать. Чувства, переполнявшие их, как талая вода, поднимались, достигая точки, после которой сметаются плотины и мосты.

Они обнимали друг друга, понимая, что это тупик. Он не испытывал к ней жалости, а только острое желание причинить боль. Сняв с себя ее руки, он сел, потянулся за сигаретами на тумбочке.

– Ты куришь? – спросила она ему в спину.

– Да, – ответил Шибаев, не оборачиваясь.

– Саша, – позвала она, обнимая его сзади и прижимаясь к нему лицом. – Саша, я так скучала.

С точки зрения Шибаева, получилось фальшиво. Скучала? Скучала – конечно, ведь их разделила война, цунами, землетрясение, они потеряли друг друга в толпе беженцев. Сейчас ему казалось, что, если бы она тогда пришла и сказала, извини, Ши-Бон, так получилось, извини, он бы понял. Он был уверен, что понял бы. А она, вместо того, чтобы прийти и сказать… сбежала!

Она была женщиной, а он судил ее своим мужским судом, обвиняя в малодушии и трусости, требуя мужества там, где его часто не бывает вовсе. Не всем дано бить наотмашь, многие просто уползают тайными тропами, закрыв глаза и уши, обмирая от чувства вины… Причем мужчины точно так, как и женщины.

Любовь еще не все, не хлеб и не вода. Можно ли судить человека, который выбрал хлеб и воду?

Любовь еще не все…

– Ты надолго? – спросила она. Не самый удачный вопрос.

– На пару недель, – ответил Шибаев.

– Я думала, что никогда больше не увижу тебя.

– Гора с горой не сходится… – ответил он неопределенно.

– Я так рада, что ты приехал. Я глазам не поверила, когда увидела тебя в музее… Я почувствовала, что ты стоишь рядом, честное слово! Сашенька, что же мне делать? – Она вдруг заплакала.

Шибаев притянул ее к себе, она прижалась лицом к его груди – он почувствовал ее мокрое лицо, теплые слезы. Инга плакала, не всхлипывая, словно стеснялась своих слез. Шибаеву показалось, что она даже перестала дышать. В том, как беззвучно она плакала, была такая безнадежность, что ему стало жалко Ингу. Он поднес к губам ее ладонь. Она, как когда-то летом, стала подставлять для поцелуя каждый палец по очереди. И он целовал ее пальцы, а она продолжала плакать.

– Ладно, – сказал он наконец, – хватит. Иди умойся.

Она послушно поднялась. Стояла перед ним, обнаженная…

…Он вспомнил, как летом она расхаживала по комнате нагишом, удивляя его своей раскованностью. Как она вырывала у него простыню, когда он пытался прикрыться – ему было непривычно и неловко, а она хохотала. Инга не стеснялась своей наготы. «Нудистка», – ворчал он притворно, не в силах отвести от нее взгляд. «Какой ты еще мальчик, – поддразнивала она его. – Маленький, стеснительный и глупый… Никогда бы не подумала!»

«А как она с этим, из музея? – вдруг подумал Шибаев. – Тоже… так?»

– Сашенька, ты меня еще любишь? – спросила она, обхватив его лицо ладонями и заглядывая ему в глаза.

– Люблю, – ответил он. – Ты же знаешь.

Рассмеявшись, она принялась покрывать поцелуями его лицо, частыми, быстрыми, как будто клевала.

Ее смех растопил лед. Шибаев вдруг почувствовал, что ему все равно, с кем она. В эту самую минуту она с ним, и понимание этого обрушилось лавиной. Это было главным, а не его ревность, обида, желание причинить ей боль.

– Я люблю тебя, – повторял он, глядя ей в глаза, смирившись. – Люблю! Если бы ты только знала, как я тебя люблю!