Голос ангельских труб

Арик выразительно пожал плечами. Это дело времени, казалось, говорил этот жест. Он нагнулся над Шибаевым, пристально уставясь в его здоровый глаз.

– Может, рентген у тебя сделать можно? – спросила осторожно Суламифь.

– У меня? – Арик изумленно выпрямился, перевел взгляд на нее.

– Ладно, забудь, – бросила она. – Ты можешь сказать, что с ним? Конкретно.

– Откуда я знаю? Упал с велосипеда, сама же говорила. – В тоне его слышалась горькая ирония.

– Ну хоть что-нибудь можешь сказать? Ты же врач! И не надо пугать!

– Если в моче нет крови, то, возможно, почки не задеты, – признал нехотя Арик. – Хотя… – тут же спохватился он, – поручиться не могу. – Ребра… – Он ткнул длинным пальцем в грудную клетку Шибаева, тот вздрогнул. – … возможны переломы или трещины. Я настаиваю на стационаре и отказываюсь брать на себя ответственность. – Он поднялся и, не глядя на Шибаева, направился к выходу.

– Арик, не морочь мне голову, – возмутилась Суламифь ему вслед. – И не вы… делывайся! Я сейчас! – бросила она Александру и поспешила за бойфрендом.

На кухне Арик уселся на свой табурет с кокетливой плоской золотой подушечкой, привязанной ленточками к ножкам.

– Кофе? – спросила Суламифь.

Арик не пил кофе, берег сердце. Он укоризненно посмотрел на нее и промолчал.

– Ромашковый? – спросила она. Достала литровую Арикову кружку, синюю, с улыбающейся кошачьей мордой. Себе налила кофе, достала сигарету. Арик неодобрительно взглянул на нее, но промолчал.

Чайно-кофейная церемония проходила в гробовом молчании. Арик жаждал объяснений и извинений, но Суламифь, раздувая ноздри, молча курила и между затяжками отхлебывала кофе. Вконец обиженный Арик поднялся, хотя было еще совсем рано. Суламифь, к его неудовольствию, не стала протестовать и не спросила, куда это ему так спешно понадобилось. В прихожей Арик долго надевал плащ, тщательно заматывался шарфом. Суламифь молча смотрела, сложив руки на груди, – воинственная женская поза, говорящая о полном отсутствии взаимопонимания. Когда за Ариком закрылась дверь, она погасила свет и застыла посреди прихожей. «Ну и хрен с тобой!» – сказала в пространство. Несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула.

Оставшись один, Шибаев достал из-под подушки свой мобильник и набрал номер.

– Инга, – сказал он, задыхаясь от волнения, ощущая ее якорем, удерживающим его в жизни.

– Сашенька! – вскрикнула она шепотом и замолчала.

– Я не звонил… не получалось, – сказал Шибаев, преодолевая комок в горле.

– Сашенька, я чуть с ума не сошла, – она продолжала шептать, и он словно видел, как она прикрывает ладошкой трубку. – Что случилось? Где ты? В твоей гостинице мне сказали, ты съехал.

– Просто нашел другую, – ответил Шибаев. В глазах щипало, что его удивило. Он вспомнил, как дулся на нее… словно Арик… честное слово! Чувствуя себя последней скотиной, он сказал: – Инга, ничего не выдумывай, все в порядке.

– Правда? – спросила она. – Почему ты не звонил? И твой мобильник был выключен. Я не могла найти себе места, утром ушла с работы, бродила по парку – тут у нас Центральный парк рядом, все из рук валится… – Она говорила возбужденно, как в бреду, и по-прежнему шепотом. – Сашенька! Ши-Бон, я так боялась, я не знала, куда бежать. Я все время боюсь за тебя! Я думала, ты уехал…

– Инга, – перебил ее Шибаев. – Послушай, Инга! Ты меня слышишь? – Ему хотелось прекратить ее горячечный шепот, от которого у него разрывалось сердце.

Но она все говорила, страх за него сменился облегчением, ей хотелось выговориться. Шибаев слушал, смирившись, закрыв единственный глаз. Она вдруг заплакала и замолчала.

– Инга, успокойся! Какая ты у меня глупая, что со мной могло случиться? Через пару дней я встречусь с человеком, он возвращается в Нью-Йорк, поговорим и разбежимся. Не придумывай ничего. Тут просто курорт, хожу по музеям, ты же знаешь. – Он хмыкнул. – Как ты?

– Хорошо, – ответила она неуверенно.

– Я позвоню, буду звонить. Я люблю тебя, слышишь? Все будет хорошо!

– Правда?

– Обещаю. – Он чувствовал, что Инга улыбается.

– Я тоже люблю тебя! Знаешь, я все время смотрю наши летние фотографии… там, на озере. Я думаю, это были самые прекрасные дни моей жизни. Ши-Бон, я так тебя люблю! Прости меня…

– Приглашаю тебя на озеро зимой, – сказал Шибаев, морщась от своего фальшиво-бодрого голоса. – И летом… И осенью.

– Спасибо, – прошептала она. – Звони мне, ладно?

Шибаев откинулся на подушку. Он представлял себе ее громадные серые… синие… глаза, теплые прядки светлых волос, сверкающее на солнце ленивое Магистерское озеро, как символ свободы, развалюху Алика Дрючина… и никого вокруг?

Он не слышал, как вошла Суламифь, и вздрогнул, почувствовав на плече ее руку.

– Вставай, Александр, – сказала она. – Кушать подано. Или ты сюда хочешь?

Шибаев прикрыл ладонью ее руку.

– Спасибо, Мита. Я встану.

Хватаясь одной рукой за спинку дивана, опираясь другой на хлипкий кофейный столик, он с трудом встал. Знакомая боль проснулась в затылке, но была она уже не как паровой молот, а, скорее, как капающий равномерно кран: «кап-кап-кап» вместо оглушающего «бух-бух».