Голос и ничего больше

Голосу свойственна определяющая асимметрия: между голосом, исходящим от Другого, и своим собственным голосом. Принятие голоса Другого является основным, если мы хотим научиться говорить; овладение языком зависит не просто от имитации означающих, но преимущественно состоит из инкорпорации голоса. Голос – это излишек означающего, изначально представленный как излишек требования Другого, требования за пределами всякого отдельного требования, требования как такового, но в то же время требования по отношению к Другому, оба заключают в себе асимметрию произведения и подверженности[187]. Так, голос наиболее четко представляет механизм объекта влечения, его топологию, его топологический парадокс. Все объекты влечения функционируют строго посредством механизмов – избыточных – инкорпорации и удаления (отсюда оппозиция между грудью и испражнениями), они, во-первых, являются внетелесными, нематериальными «дополнениями» тела (отсюда же лакановский миф о ломтике (lamella)[188]), и, во-вторых, они и есть агенты разделения на внешнее и внутреннее, тогда как сами по себе не принадлежат ни к одному ни к другому, находясь в зоне частичного совпадения, пересечения, экстимности, – в результате чего наслаждение для говорящего существа несводимо к плотскому удовольствию.

Глава 4. Этика голоса

Долгая традиция размышления о вопросах этики в качестве своего ведущего принципа взяла голос совести. Если первое приходящее на ум понимание голоса как инструмента речи вездесуще и банально, то это второе – не менее частотное. Существует распространенное представление о речи (но есть ли в речи еще что-то помимо представлений?), метафора (idem), которая связывает голос и совесть. Нам следует остановиться на том выдающемся факте, что этика так часто ассоциировалась с голосом, что он стал путеводной тропой размышлений о проблемах морали как в популярной рефлексии, так и в большой философской традиции. Не является ли этот внутренний голос морального повелевания, голос, который предупреждает, раздает указы, наставления, голос, который мы не можем свести к тишине, если мы поступили неправильно, простой метафорой? Является ли он голосом, который мы действительно слышим, представляет ли внутренний голос все еще голос, и может ли голос, у которого отсутствует эмпирическое проявление, быть голосом в прямом смысле слова, быть ближе к голосу, чем звуки, которые мы физически слышим? И почему голос? Его метафоричность имеет нечеткие границы. Является ли внешний голос буквальным, а внутренний – метафорическим? Быть может, данная метафора составляет внутреннее и совесть настолько хорошо, что само понятие буквального/внешнего зависит от факта дословного восприятия метафоры. В чем заключаются тонкая и прочная связи между голосом и сознанием? Возможно, этика – это и есть слышание голосов? Учитывая связь между сознанием и знанием (оба являются формами con-scio), не состоит ли сознание из слышания голосов? Поскольку я уже попытался набросать короткую историю метафизики через призму голоса, то позвольте мне усугубить и без того сложное положение и попробовать сделать короткий обзор истории этики в том же ключе[189].

Голос демона

У истоков данной истории находится самый известный из всех внутренних голосов, сократовский голос, демон, сопровождающий Сократа на протяжении всей его жизни. В прославленном пассаже «Апологии» Сократ перед лицом суда говорит в свою защиту:

Мне бывает какое-то чудесное божественное знамение; ведь над этим и Мелет посмеялся в своей жалобе. Началось у меня это с детства: вдруг – какой-то голос, который всякий раз отклоняет меня от того, что я бываю намерен делать, а склонять к чему-нибудь никогда не склоняет. Вот этот-то голос и не допускает меня заниматься государственными делами. И кажется, прекрасно делает, что не допускает[190].

Голос, этот демон, представляет своего рода тень Сократа или его ангела-хранителя (и кажется, что сама фигура ангела-хранителя в христианстве исходит от прочтения Сократа Святым Августином). Несмотря на короткий характер цитаты, мы можем выделить в ней пять полезных для нас моментов.

• Происхождение этого голоса предположительно является божественным и сверхъестественным, он приходит свыше, хотя и обитает в самой глубине сознания Сократа, являясь одновременно наиболее интимным и наиболее трансцендентным. Это «атопический голос», пересечение внутреннего и внешнего.