Дело в том, что на протяжении стихотворения каждая последующая строфа не соотносится непосредственно с каждой предшествующей ей, а как бы вырастает на фоне отзвучавших строф, – писал Бернштейн. – Между тем, на графике все предшествующие точки расположены на определенных расстояниях и на определенных высотах, актуализировавшихся в момент их восприятия, и для фиксации на графике каждой последующей точки нет иного способа, как искусственное соотнесение ее с каждой из предшествующих точек309
.Граммофон позволил тщательно описать исполнение стихотворения Александром Моисси, представив его в графическом виде. Графика визуализировала переживание звучащего стиха как движения. Но в работе над этой конвертацией звучащего произведения в графику пришло осознание того, что сукцессивность, или же развернутая последовательность восприятия звучащего стиха (характерная и для других перформативных практик), точно охарактеризованная Бернштейном как вырастание новой строфы на фоне отзвучавших, является конститутивным свойством поэтического перформанса. Этого свойства график отразить не мог.
КИХР и «Литературный центр конструктивистов»
Если многочисленные связи исследований звучащей художественной речи с общей эволюции поэтического чтения в России в 1910‐е и в первой половине 1920‐х были довольно частым предметом рефлексии в статьях и книгах исследователей тех лет310
, то этого нельзя сказать о работах второй половины 1920‐х, когда исследовательский интерес к этой проблеме заметно снизился. Пересечения, которые намечались в научной и практической областях во второй половине 1920‐х годов, если и были зафиксированы исследователями и писателями, то получили сравнительно скромное отражения в напечатанных текстах. Не будет преувеличением сказать, что литературный перформанс второй половины 1920‐х годов, несмотря на распространение звукозаписи и киносъемки, остается и для современных исследователей белым пятном, особенно в сравнении с возросшим интересом к практикам предыдущих двух десятилетий311.Связь Кабинета с современной литературой сохранялась и во второй половине 1920‐х, но приобрела несколько иной характер. Так, Софья Вышеславцева и Георгий Артоболевский, постоянные участники заседаний Кабинета, стали в эти годы весьма заметными эстрадными чтецами-декламаторами. Современная поэзия занимала в их репертуаре важное место. Кабинет проводил вечера декламации современной поэзии (например, вечер памяти С. Есенина 14 марта 1926 года), продолжал записывать чтение поэтов, привлекал к работе на заседаниях чтецов и поэтов (например, Александра Туфанова312
). И хотя анализ авторского чтения после 1924 года довольно редко оказывался в фокусе внимания кихровцев, рубеж 1920–1930‐х годов был отмечен ощутимым ростом сделанных ими звукозаписей поэтов, в основном относившихся к новейшим литературным объединениям. В конце 1929 года КИХР посещают авторы, входящие в группы «Резец» и «Смена»313, а также члены секции поэтов Всероссийского союза советских писателей (ВССП)314. В начале 1930-го – поэты Ленинградской ассоциации пролетарских писателей (ЛАПП)315. Но отношения, возникшие между КИХРом и поэтами из группы ЛЦК («Литературный центр конструктивистов»), выделяются на этом фоне гораздо большей насыщенностью.Их пик пришелся на начало 1930 года. В январе поэты-конструктивисты выступили в ленинградском Доме печати, вслед за чем кихровцы провели целый ряд встреч, посвященных обсуждению выступлений конструктивистов, приемам декламации поэтов московской группы и их текстам-партитурам316
. На этом контакты конструктивистов и КИХРа не закончились: Илья Сельвинский, Владимир Луговской, Николай Панов, Николай Адуев несколько раз посещали Кабинет, выступали перед его сотрудниками, записывались на фонограф, вели переговоры о сотрудничестве317. Обращение к этому эпизоду в истории КИХРа и ЛЦК помогает лучше понять характер эволюции как исследований, так и практик литературного перформанса в заключительный для этих двух объединений период (как и КИХР, ЛЦК прекратит свое существование в 1930 году).