Голос крови

Я снова слышу вопросы: что, как, почему; обрываю их и улыбаюсь, потому как время, ускользающее время... Мне отвечают, что, да, работает здесь такая. Была, но ушла уже, отпросилась пораньше по состоянию здоровья, очень уж плохо ей стало.

Еще б ей было хорошо!

Спешу, теперь уже домой к девушке. Кляну себя, как последнего идиота. Вот он, мой выбор в действии. Какое же безрассудство — плодить потенциальных убийц, у которых жажда крови лежит в основе их сути!

А город все смотрит, видя насквозь. Город наш такой же, как мы,— вампир. Высосет силы, подарив взамен вполне земное наслаждение — затейливой красотой и ритмом, пороками и приключениями. Мы дети его.

Подъезд встречает меня грохотом и криком. Кричат так, будто видят что-то жуткое, но неизбежное. Деревянная, но крепкая на вид дверь поддается не сразу, трещит и подрагивает, грозя вывалиться вместе с косяком; от следующего удара не выдерживает замок. Визг повторяется. Узкий коридор, единственная комната похожа на поде битвы, у стены на диване замерла, вцепившись в кухонный нож, девушка, другая хищно оскалившись, неспешно подходит к ней.

— Стой!

Обе они поворачиваются ко мне. Блондинка, бледная, с уставшими глазами и неправдоподобно алыми губами, выкрикивает:

— Это все ты виноват!

В мою сторону летит стул, затем покрывало. Отбиваю первое, уворачиваюсь от второго. Лизонька шипит разъяренной кошкой, бросается, метя когтями в глаза. Заламывая руки драчунье за спину, и думаю, как же она прекрасна. Сильна в своей злости, но слаба от голода и переживаний. Она дергается и рычит, забывая слова, а я все надавливаю на запястье, заставляя уткнуться носом в пол.

— Пусти ее! — подает голос несчастная жертва.— Кто ты вообще такой?!

Переключение внимания достается дорого: Лизавета изворачивается, и острые зубки впиваются в мою ногу, прокусывая плотные джинсы. Бью нахалку наотмашь, и еще, пока она не разжимает челюсти, теряя ориентацию. Сгребаю ее в объятия, она тяжело дышит, бурно вздымается грудь под тонкой сорочкой, в глазах блеск безумия, клычки обагрились красным.

Целую ее, чувствуя собственный вкус на губах. Ее запах будоражит, влечет, и уже невозможно оторваться. Она замирает, но тут же горячо отвечает на поцелуй. То впивается яростно, то смакует, покусывая, царапая в кровь. Страсть опутывает, увлекая, стучит в ушах, распаляет тело. Руки взлетают, сдирая лишнее, что мешает касаться. Трещат пуговицы на сорочке, дрянной ремень не желает поддаваться, а ладони ищут жадно, обжигая.

— Чертовы извращенцы! — доносится сквозь глухую пелену.

Звякает жалобно замок, стучат каблуки по лестнице, вторя сердитому бормотанию, но все так нереально. Есть только я, она и наше желание.

— ...в нем столько света и красок...

Не сразу понимаю, что она говорит о нашем городе, прекрасном в своем сиянии. И возражать не хочется, потому что вижу, на миг лишь, но вижу его таким.

Город улыбается и шепчет, что наша сущность — это дар. Разве я смог бы раньше быть столь хладнокровным и точным, работать без выходных, будто двужильный? Побывать там, куда обычному человеку вход недоступен? Получить то, о чем давно так мечтал,— ночи без сна?

Великий дар, шепчет Город. Дар и испытание.

Мы сидим на крыше и болтаем ногами в воздухе. Где-то далеко осталась съемная квартирка, которую мы разнесли в порыве страсти. Мы не знаем, вернулась ли туда подруга-сожительница Лизы, иди она для этого слишком напугана. Да и неважно все это. Остались позади минуты, часы утешений, когда после того чудесного, что между нами произошло — язык не поворачивается назвать это сексом — она разревелась.

— Я не хочу, не хочу,— причитала она, тыкаясь носом мне в плечо,— я так боюсь... а они, они такие сладкие...

— Бедная моя девочка,— шептал я, укрывая барьером рук, укачивая, будто ребенка.

Бедная девочка, как же сложно было ей, слабо понимавшей, что происходит, но страстно, всей натурой жаждавшей крови тех маленьких и смешных, которых она всегда любила, и теперь любит, но — по-другому. Заплетать косы и играть, изображая коня, вытирать слезы и обнимать, утешая, укладывать спать, а самой все время видеть, как бьется тонкая жилка на шее, призывая коснуться пульса и пить, чувствуя слабеющие толчки.

Она всхлипывала все реже, потом притихла, а я перебирал шелковые пряди и говорил, что все будет хорошо.

Ложь, конечно, но как охотно ей верят.

И вот сейчас мы сидим и болтаем ногами. Лиза качается на самом краю, будто раздумывая — прыгать или нет,— волосы цвета меда закрывают лицо, раскачиваясь в такт ее движениям. Тиха и печальна, прямо забытый хозяйкой ангел-хранитель. Молчит, не кидается больше словами, что лучше ей было умереть, чем жить — так.

— А с тобой что случилось?

Отчего-то неловко рассказывать про девицу, с которой все началось.

— Да так ничего особенного. Шутка судьбы, не больше.

Она смотрит пристально, но молчит. Снова молчит. Чувство вины встает между нами. Я боюсь, что она замкнется в себе. Но нет, хмыкает.

— Что?

— Ничего. Вампир-травматолог.

— Смешно, да?

— Нет. Грустно. Как же тяжело тебе, должно быть, людям жизни спасать, а не отнимать их.