Голос крови

Двух чужаков окружив.

Мужчина одет был по-царски.

Серьги сияли в ушах.

На плаще золотые застежки.

Пояс с кистями, но сам — безоружен.

Смотрел он надменно,

И волосы в свете заката пылали.

Девушка возле него — как верховная жрица.

Вся в украшениях, в светлой одежде.

Вдруг повернулась — узнал я сестру.

Темные волосы волнами падают.

Ими ветер играет.

Лицо, что я помнил, и все же чужое.

Тридцать лет миновало,

Но она, как и прежде

— Юная дева, весенний рассвет.

Я подумал: «Ее дочь или просто похожа».

Не подошел и остался стоять, наблюдая за ними.

О чем говорили они, я не слышал.

Но видел, что спор завели горожане,

Пытались узнать, что за люди.

Чужак же молчал, а потом рассмеялся и крикнул;

«Объясни же им. Тику!»

И я понял — это и правда сестра.

Она повернулась, шагнула вперед.

Эльишби, кузнец, заступил ей дорогу.

Был он высок, она до плеча ему не доставала.

Ни слова сказать не успел он —

Сестра моя, Тику, ударила вдруг по щеке его,

Резко, открытой ладонью, как женщины бьют.

Отлетел от удара он, рухнул на камки.

Застонал, шевельнулся, подняться не смог.

Она ж засмеялась.

И увидели мы, что глаза чужаков,

Как глаза тех зверей из степи,

Что добычу почуяли, вышли на след.

Отпрянули люди от них,

Чей-то голос раздался:

«Знаю, знаю его! Из Ниппура он, демон рыжеволосый.

Жаждущий крови и смерть приносящий!»

Вместе с другими бежал я оттуда,

О сестре никому не сказал я ни слова.

Лишь втайне оплакал ее, понимал;

Не человек она больше, но демон.

Так пьющие кровь на холме поселились,

В заброшенном доме.

В страхе люди дары в этот дом приносили.

Раз или два богачи рабов приводили туда и овец

Демонам в жертву.

Так надеялись смерть отвести от Урук а. Но ночами страшились дома покидать. Так дни проходили, убивала луна, и близился праздник.

— Луна ушла,— сказала Тику.

Они сидели на крыше, на плетеных циновках, и смотрели вниз. Звезды отражались в водах канала, и город темнел впереди, словно огромный курган, словно гряда облаков. Вдалеке мерцали огоньки двигались, вспыхивали и гасли — священная река очищала душу и тело, и в ночь перед праздником люди молились на берегу. Ветер доносил обрывки музыки, ритм барабанов и звуки струн.

— Завтра праздник,— сказала Тику.

Эррензи лег, заложив руки за голову. Его волосы разметались по циновкам, а глаза сейчас казались темнее ночи.

— Праздник — прекрасное время,— отозвался он и улыбнулся. Тику знала эту улыбку, жестокую и легкую одновременно. Она означала, что впереди кровавое веселье, и можно забыть об однообразии и скуке.— В праздник люди беспечны, они пьют и веселятся, и оттого кровь их много лучше...

— Да, завтра в храме Иннаны,— согласилась Тику.

Завтра... Огонь будет гореть в огромных чашах при входе, и порог переступят те, кто постился этой ночью. Придет царь, верховный жрец Ану, и сочетается священным браком с богиней. Так будет завтра. Так было каждый год, и до того, как Тику родилась, и после того, как покинула родной город. Каждый год люди празднуют священную свадьбу, оплодотворяют земли Урука.

Тику видела много праздников, но уже давно не входила в храмы. Ей не о чем было молиться и незачем приносить жертвы.

— Ты пришел за мной в полнолуние,— сказала Тику. Хозяин не шелохнулся, и она не знала, слушает он ее или нет.— Если бы пришел на две луны позже, меня отдали бы в храм Иннаны, и я осталась бы там.

Эррензи приподнялся на локте. Мгновение он смотрел на Тику, а потом спросил:

— В храме тебе было бы лучше, чем со мной?