Голос крови

– А кто такая Филлис?

– Квартиросъемщица.

– Квартиросъемщица замещает менеджера?

– Да он так только называется, – встряла Лил. – А на самом деле… вроде суперинтенданта, по нью-йоркским понятиям. Привратник с громким именем.

Тут, впервые за все время, подает голос Нестор:

– Вы из Нью-Йорка?

Вместо Лил отвечает Эдит:

– Ха! Да мы все оттуда – из Нью-Йорка, с Лонг-Айленда… Весь город уже сюда перебрался. А вы думали, здесь живут одни флоридцы?

– Значит, у Филлис есть ключи?

– Если у кого-то есть ключи, то у Филлис, – подтверждает Лил. – Позвонить ей? – Она уже вытащила мобильный.

– Конечно! – говорит Смит.

– Она не верит, что ему уже есть пятьдесят пять. Я о Филлис, – уточнила Эдит. – Он все-таки иногда захаживает в офис, так что она знает его в лицо. У него во-от такие усища! Купить квартиру в этом кондоминиуме можно, только если тебе уже пятьдесят пять и у тебя нет детей и домашних животных.

Тем временем Лил отворачивается для конфиденциального разговора. Нестор слышит только отдельные фразы:

– Не упади со стула… Здесь эти, из «Окружающей среды»… – Потом закрывает свой мобильный и, развернувшись, сообщает Джону: – Сейчас поднимется! Она тоже не поверила, что к нам пришли из «Окружающей среды».

В считаные минуты появляется высокая сухопарая старуха и с вытянутым лицом смотрит на пришельцев. Лил их представила. Слава богу, запомнила выдуманную Нестором фамилию, Карбонелл, поскольку сам он ее благополучно забыл. Оскал на лице Филлис сменяется презрительной улыбкой.

– Прошло всего три месяца, и вот вы здесь, – констатирует она. – Это у вас, чиновников, называется «быстрая реакция».

Джон Смит закрывает глаза, растягивает губы в кислой улыбке и начинает кивать, как будто говоря: да, да, мне тоже больно, я вас отлично понимаю. Затем глаза открываются, и он произносит с максимально возможной искренностью:

– Но уж если мы пришли, то пришли. Вы меня понимаете?

Нестора передергивает.:::::: Что он несет?:::::: Вот что значит быть репортером: двоемыслие, ложь «от чистого сердца». Однако его слова, видимо, немного успокаивают Филлис, потому что она окидывает их взглядом с уже вполне умеренной дозой презрения и, достав ключ, отпирает дверь.

Они попадают в маленькую грязную кухню. В раковине – груда сваленных как попало тарелок с остатками еды, ножей и вилок, ложек, скопившихся, верно, за неделю. Столики возле мойки и пол – в засохших пятнах и разных ошметках. Мусорное ведерко набито отходами (к счастью, уже ссохшимися) так, что не закрывается крышка. С учетом общего разложения скипидарный запах, если на то пошло, очищает воздух.

Филлис проводит их в гостиную. У дальней стены, перед раздвижными стеклянными дверями, стоит старинный мольберт темного дерева. Рядом – длинный рабочий столик с выдвижными железными ящичками, заваленный тюбиками, тряпицами и бог знает чем, да батарея банок из-под кофе с торчащими элегантными рукоятями кисточек. Мольберт и столик стоят на заляпанном красками куске брезента размером два на два. Других покрытий в комнате нет… голый, давно не мытый деревянный пол. То ли студия, то ли склад… картонные коробки и всякое оборудование, сваленные в беспорядке у стены… рулоны холста… еще коробки, большие и при этом совсем плоские… Нестор смекает: для обрамленных картин, не иначе… проектор для слайдов на металлической подставке… осушитель воздуха… и снова банки и коробки… Все это Нестор охватывает одним беглым взглядом… Внимание остальных привлекло нечто другое. На противоположной стене висит в два ряда дюжина картин. Женщины хихикают.

– Эдит, ты погляди, – замечает Лил. – Оба глаза с одной стороны, а какой шнобель! Ну? Ты такое видала? У меня семилетний внук лучше рисует. Он что, не знает, где у человека глаза?

Женщины засмеялись, и Нестор – с ними. На картине изображен мужчина в профиль – жирный неуклюжий абрис – с нелепым носищем. Глаза съехали набок. Руки как две рыбины. Ни намека на светотень или перспективу. Только жирные неуклюжие черные контуры, заполненные однообразными цветами… без всяких попыток добиться яркого эффекта.

– А рядом! – продолжает Лил. – Четыре уродки! Ты только глянь на их носы… от лба до подбородка… а ноздри как двустволка, из которой тебе сейчас снесут башку!

Новый взрыв хохота.

– А это! – подхватывает Эдит, показывая на картину, состоявшую из дюжины вертикальных цветовых полос, к тому же неровных. – Как будто протекло.

– Называется «картина»! – подает голос Филлис. – Я думаю, он просто смывал краску с кисточек.

Сказано в ее стиле, совершенно бесстрастным тоном. Филлис никогда не шутит, но на ее слова откликаются дружным смехом. Всех очень развеселил ненормальный русский, возомнивший себя художником.

– А вот! – Это уже Эдит. – Дурачок начал рисовать крест, вышло ни то ни сё, тогда он хлопнул себя по лбу… «блин!»… – тут она шлепает себя по лбу ладонью, – и, махнув рукой, замазал все белой краской. Всё лучше, чем дурацкий крест!