Голос крови

– Филипп пришел из школы, из того самого класса, где все это произошло, школьный двор блокирует целая армия копов, толпа его одноклассников, готовых на первом же суку вздернуть учителя, только дай им его в руки, – и Филипп не захотел ничего рассказать, и его дружок-нег Антуан тоже? Если бы такое случилось со мной в школьные годы, я бы до сих пор об этом всем рассказывал! Что творится с Филиппом? Ты вообще имеешь какое-то представление?

Жислен качает головой.

– Нет, папа… никакого.

Матрас

:::::: Существую ли я?.. Если так, то где?.. О боже, я нигде, мне нет места на свете… я даже больше не принадлежу «своему народу», так-то.::::::

Нестор Камачо – помните такого? – испаряется, растворяется, рассыпается на части – мясо отходит от костей, – превращаясь в желе с бьющимся сердцем, возвращаясь в первичный бульон.

Раньше он и представить не мог, как это – ни к чему не принадлежать. Да и кто бы мог? До того самого момента, сразу после полуночи, когда он вышел из раздевалки в гавани морского патруля и двинулся к стоянке.

– Констебль Камачо!

…А теперь ему еще и мерещится. В этот полуночный час тут не может быть никого, кроме копов, выходящих с дежурства, а ни один коп не станет его звать «констеблем», кроме как в шутку. Один среди этой слишком жаркой, слишком липкой, слишком волглой, слишком потной, слишком черной туманной сентябрьской ночи в Майами… представлял ли он прежде хоть отдаленно, каково оно, отчаяние? Он не намерен обманываться по поводу событий последних суток.

Ровно двадцать четыре часа назад он выходил отсюда же, из гавани, паря на рукоплесканиях товарищей-полисменов, изумленно сознавая, что весь город – весь город! – видел по телевизору, как он – он! Нестор Камачо! – спас несчастного беднягу, загнанного ужасом на верхушку семидесятифутовой мачты и балансировавшего на краю смертельной бездны. Не больше чем через четверть часа он вошел к себе домой – и увидел, что отец дожидается в дверях, выставив пузо и скопив злобу, чтобы изгнать его из семьи… и из кубинского народа заодно. Все это так кошмарно, что Нестор всю ночь ворочается без сна, а поднявшись утром, узнает, что испаноязычные издания и каналы – то есть, по сути, кубинские – говорят о его последних сутках то же самое: Нестор Камачо предал свою семью и кубинский народ. Отец не только считает его ничтожеством, но и делает вид, будто Нестор растаял в воздухе. Ведет себя так, будто вправду его не замечает. Кого? Кого – его, Нестора? А его тут больше нет. Соседи, люди, которых он знает практически всю жизнь, отвернулись от него, в буквальном смысле разворачиваются на сто восемьдесят градусов, показывая спины. Его последняя надежда, спасение, последняя привязка к жизни, которой он жил двадцать пять лет, иначе говоря всю жизнь, – это его подружка. Они виделись, встречались, что в наше время означает: вместе ложились в постель, и Нестор любил ее всем сердцем. И вот чуть больше восьми часов назад она появляется, прямо перед тем как ему уходить на дежурство… чтобы сообщить, что видится, встречается и, несомненно, делит постель с другим, и hasta la vista, мой дорогой, отправляйся в утиль.

И в довершение всего начинается дежурство, и товарищи-копы, что сутки назад толкались вокруг него, будто стайка чирлидеров, держатся… ну, не отчужденно, но сухо. Нет, никто не злословит. Никто не обращается с ним как с предателем. Незаметно, чтобы кто-то из них хотел взять назад добрые слова, сказанные Нестору вчера. Смущены, вот и все. За двадцать четыре часа испаноязычное радио, испаноязычное телевидение и испаноязычная газета «Эль Нуэво Эральд» излупцевали Нестора досиня, и даже самые добряки незаметно отводят взгляды.

Единственный, кто выказал хоть какое-то желание поговорить о вчерашней суматохе, был американо Лонни Кайт, товарищ по тому дежурству. Он отвел Нестора в сторону перед погрузкой в катер и сказал:

– Смотри на все это так, Нестор («Нестер»). Если бы этот уебок торчал на мачте где-то еще, практически хоть где, все сейчас говорили бы одно: «Этот малый Камачо – просто Тарзан, у него такие банки, каменная кладка». Тебе не повезло, что все случилось у эстакады на глазах толпы бездельников вечером в пятницу, в час пик. Повылазили из машин, выстроились вдоль моста и с лучших мест смотрели представление: вон кубинский беглец, отважный малыш, борется с тупоголовым копом. Они ж ни хера не знают. Если бы не эти невдалые мудаки, никто бы не вопил, размахивая трусами.

Лонни-американо хотел морально поддержать Нестора, но только усугубил его тоску. Даже американос все знают! Даже американос в курсе, что его забросали камнями.