Голос Лема

Лишь после того, как будет сделан выбор самых интересных вариантов и из них построена предварительная матрица, следовало бы обозначить в этом пространстве модель течения фабулы, решая, какие из ее существенных пунктов должны быть четкими и конкретными, а какие — умышленно в смысловом плане размыты с целью активации креационных и интерпретационных способностей читателя. Так что предлагаю тебе, дорогой Есида, основательно переработать „Плащаницу“, решительно убирая дешевые сенсации и заменяя их фабульной интеллектуальной игрой».

Такую рецензию СЕКУНДУС выдает автору, который поначалу обижается, а затем, возобновляя разговор, утверждает, что отрицательное отношение критика к роману вытекает из дискриминационного отношения к фантастике. СЕКУНДУС отбрасывает обвинения, определяя такое размышление как архаичное.

«К тому, что ты называешь фантастикой, я не только не испытываю неприязни, но вовсе наоборот — я очень люблю истории подобного рода. В давних работах человеческих критиков часто предполагается, что романы такого типа предназначены для молодежи или инфантильных взрослых и ничего не могут предложить им, кроме простого развлечения. Но я не могу согласиться с таким упрощением. Зная все тексты, которые сохранила человеческая культура, я действительно наблюдаю во многих произведениях этого размытого собрания, которое ты определяешь, как фантастическую литературу, массу ужасных недостатков: ее несносную развлекательность, подверженность моде, часто проявляющуюся невыразительную подражательность. Многие фантасты терзают идеи, которые заслуживают лишь краткого упоминания, превращая их в рассказы, те в свою очередь растягивая до романов невозможных размеров, а из романов в коммерческих целях творят циклы, одурманивая читателя весьма интересными описаниями того, как долго герой колебался, воспользоваться чарами или нет, или того, как ел бутерброд с маслом или же как надевал штаны на другой планете. В самом деле, по-настоящему любопытные произведения составляют меньшинство. Но ведь очевидно, что так и должно быть. Разве среди других произведений, которые ваши устаревшие методологии размещают за пределами фантастики, меньше текстов, угощающих развитые умы муками избыточности?

Как часто человеческие авторы, сторонящиеся фантастики, попадают в ловушки пустых стилизаций или без повода и цели строят гигантские зиккураты из символов и отсылок, запутанных для того, чтобы вызвать гильгамешевское впечатление сомнительной глубины и сформировать малоинтересные в своей неопределенности аллюзии и метафоры, а в сущности снова пишут о вещах, для моего, смотрящего на человеческую культуру сбоку, разума невыносимо неинтересных? От этой стратегии ведут свой род огромные залежи литературы, которая может иметь ценность в связи со стилем, часто весьма удачным, но служащим лишь для показа разных измерений банальности вашего человеческого существования. Что из того, что язык прекрасный, коли он снова повествует о том, чего он хочет, а она — нет или наоборот, или что потомство не от него, или что сын или дочь в ссоре с родителями, или что кто-то грустный или задумчивый, или возмущен тем, что его племя притесняют, или думает о прошедших временах, или боится смерти?

На этом фоне фантастика, конечно серьезная и написанная для лиц, готовых к интеллектуальным усилиям и труду, а не та, что предназначена для ласкания молодежных струн человеческой психики, постоянно жаждущей сенсации и немедленного возбуждения, при всех своих недостатках имеет больше шансов затронуть важные вопросы, нежели все эти формальные, структуральные и стилистические эксперименты, сколь бы они ни были изысканными, которые появляются сами для себя, спихивая вопросы проблемного содержания по существу на второй план. Кроме того, дорогой друг, я не могу относиться к фантастике недоброжелательно потому, что ее выделение в качестве вида представляется мне сомнительным, а ее существование эфемерно и не может быть целью осмысленной атаки. Ведь спор о фантастике базируется на идущем из XX века модном в человеческой литературной критике разделении на миметическую и креационную литературу, который для меня смысла не имеет. Очевидным для меня является то, что человеческие мозги не могут создать ничего, подобного реалистическому представлению, будучи, во-первых, подключены к миру ограниченными перцепционными аппаратами, и, во-вторых, деформируя своей внутренней обработкой все полученные данные.