Голос Лема

— Они содержат скрытые антиамериканские инвективы. Это закамуфлированная атака на нашу религию. И на общество. Аудиовизуальная технология служит для воссоздания определенных образов, что расшатывают базовые основы нашей культуры. Они желают таким образом ослабить страну, — Рич склонился в сторону агентов. Те переглянулись, но продолжали слушать. — Некоторые рекламы спроектированы так, чтобы рисунок креста вызывал у зрителей негативные физиологические реакции. И я почти уверен, что они пытаются рекламой стимулировать некоторые группы людей к изменению их отношения к абортам. Это некая сложная марксистская технология: приказ скрыт во внешне нейтральных образах и звуках. Супертехногенная война символами. Сразу эффект может оказаться незаметным, но происходит аккумуляция, и отпечаток останется на всем обществе. Непосредственное влияние — уменьшение популяции. Опосредованное влияние — изменение актуальных самоидентификаций. Я понял это случайно, когда… Понял в момент изнурительного страдания и одновременно интенсивной концентрации, — Рич поерзал в кресле: оно отчаянно заскрипело. — Хотя, несомненно, сами машины прекрасны. «Ситроены». Верткие, быстрые.

Агент Слаттери взял в руку пустой стакан. Скучающее, но доброжелательное недоверие агента Хамма словно возросло.

— Супертехногенная война символов, — отозвался Слаттери.

— Символами.

— Прошу прощения?

— Более удачным термином является «супертехногенная война символами», — ответил Рич.

Слаттери медленно поставил стакан на столик. На то самое место, куда ставил его раньше: прикрыл влажный круглый след.

— Господин Ричард, — начал Слаттери, — когда вы отослали в Бюро это письмо о рекламе?

— Я не отсылал.

Слаттери долго смотрел ему в глаза.

— Тогда откуда мы могли узнать о его содержании?

— Вы просматриваете письма, когда я выезжаю с женой к ее сестре.

Слаттери отвел взгляд первым. Улыбка агента сделалась шире.

— Мы пришли сюда говорить не о машинах, — прервал их Хамм.

У него был низкий голос, говорил он тихо и вежливо. Рич вздрогнул и задумался, не голос ли это из Ночного Кухонного Происшествия. Пришел к выводу, что нет. Агент Хамм понравился бы Кейт, наверняка.

— Я бы не стал это недооценивать, — ответил Рич.

— Никто и не собирается этого делать, — соглашается Слаттери.

— А о чем вы пришли поговорить?

— О Станиславе Леме, — сказал агент Хамм. Фамилия долго отражалась эхом в тишине зала. Рич откашлялся и поерзал в кресле.

— Мы хотели бы узнать, — сказал агент Хамм, — на чем вы основывали свои выводы в момент составления письма, которое доставили к нам месяц назад.

— Это интуиция, — ответил Рич. — Внимательное прочтение произведений, подписанных этой фамилией. Бдительность. И знакомство с их методами.

— С их методами?

— Коммунистических функционеров, рожденных за Железным занавесом.

— Это… все?

— Все. Плюс переписка.

Агенты переглянулись.

— Переписка?

— Я обменялся с Лемом несколькими письмами. И быстро разобрался в его неявных намерениях. То есть в неявных намерениях адресантов. Причиной всему — значительные стилистические расхождения в отдельных письмах. И в книгах — они там явно выходили за границы отличий, вызванных переводами. Плюс внушение, чтобы я поддержал растущее влияние Роттенштайнера и Сувина в нашей среде, ради известной цели.

Молчаливый вопрос, посланный Хамму от Слаттери. Короткий кивок в ответ. Рич проигнорировал это, продолжил:

— Плюс выводы, которые я сделал из переписки с коллегами по перу и из информации о новейших решениях, принятых руководством Science Fiction of America.

— И вы решили, что Станислава Лема не существует?

— Наоборот, — ответил Рич. — Станислав Лем существует. Это конспиративное название активной партийной ячейки из-за Железного занавеса, которая проводит все более удачную диверсионную деятельность, направленную против культурных основ Соединенных Штатов Америки.

И тогда зазвонил телефон. Рич извинился, перешел на кухню и взял трубку.

— Привет, Дороти, — поздоровался. — Да. У меня гости. Агенты ФБР. Да, снова.

Улыбнулся им, сидящим в полумраке по ту сторону длинного зала.

Слаттери ему помахал.

— Нет-нет, — Рич развернулся к ним спиной. — Я могу говорить.

Пятнадцатью минутами позже он положил трубку. В горле пересохло, он вынул из шкафчика новый стакан, но замер на половине движения. Был почти уверен, что кран окажется справа от шкафчика.

А он был слева. И немой очевидной неподвижностью свидетельствовал, что пребывал так всегда.

Снова это впечатление. Почти уверен. Сердце Рича забилось сильнее.

Миллиарды миров, тут, рядом, как космические телевизионные проекции о каждом из них. Порой различаются минимально, всего одним кадром фильма. Миллиарды миров.

Он пожал плечами (сдержал непроизвольное движение к холодильнику) и налил себе воды, после чего вернулся в зал.

Слаттери все еще сидел на тахте. Хамм стоял у окна, осматривая сквозь жалюзи улицу.

— Я прошу прощения, — сказал Рич. — И так уложился быстро.

— Жена?

— Нет, мама.

Хамм повернулся к нему, но не стал садиться. Рич почувствовал его одеколон: кедровое дерево и что-то еще, куда менее утонченное.