Голос с острова Святой Елены

В свою очередь я отметил: что касается моего долга перед совестью, то я считаю себя абсолютно чистым перед нею; человеческой натуре свойственно ошибаться; вполне возможно, что я допускал ошибки, но делал их не намеренно; также я никогда не оказывал меньше внимания простым людям, чем офицерам. Я пытался, по мере моих возможностей, хотя и понимал, что Наполеон свой монолог о врачах говорил полусерьёзно, защищать честь моей профессии. Я также объяснил ему, что в нашей службе врачи ничего путного не достигают, обращаясь с жалобами на поставщиков. Наполеон ответил, что, конечно, человека всегда следует судить по его намерениям, но во всех сферах человеческой деятельности в той или иной степени процветают злоупотребления, которыми главным образом занимаются люди, заинтересованные в этом или опасающиеся жаловаться. Он пытался по возможности искоренять злоупотребления, в чём добился многого, но не смог довести это дело до конца.

«Я придерживаюсь той точки зрения, — продолжал Наполеон, — что врачи убивают столько же людей, что и мы, генералы. Когда они отправляют на тот свет определённое количество душ или в силу своего невежества, или ошибки, или вследствие того, что в недостаточной степени исследовали причины и суть заболевания, то они так же равнодушны и безразличны к своей профессии, как и генерал, с которым я был знаком и который потерял три тысячи солдат, штурмуя один холм. Овладев холмом после нескольких отчаянных попыток, он заявил с большим хладнокровием: «О, это же не тот холм, которым я хотел овладеть; это совсем другой холм; этот же совсем мне не нужен», после чего он вернулся на свои прежние позиции».

Я отметил, что он, кажется, считает всех врачей такими, как они описаны Мольером и Жиль Бласом. Рассмеявшись, Наполеон заявил: «Я думаю, что существует большое количество врачей, подобных тем, которые описаны Мольером. Что касается хирургии, то у меня совершенно иное мнение о врачах, работающих в этой области медицины; хирурги не работают в темноте. В хирургии, по крайней мере, всё ясно и ваши ощущения руководят вами и помогают вам. Помните, я вам рассказывал о Сийе? (Я ответил, что помню.) До революции Сийе служил священником и отвечал за раздачу милостыни при дворе одной из принцесс. Однажды, когда он в часовне служил обедню в её присутствии и в присутствии её обслуживающего персонала, а также перед большим числом прихожан, случилось нечто такое, что заставило принцессу встать со своего места и удалиться. Её примеру последовали её фрейлины, вся дворцовая знать, офицеры и другие лица, которые присутствовали на обедне больше из чувства услужливости перед принцессой, чем из-за искреннего религиозного чувства. Сийе был очень занят чтением требника и некоторое время не сознавал того, что произошло в часовне. Однако, оторвав свой взгляд от книги, он — вот тебе на! — обнаружил, что принцесса, вся местная знать и все другие порядочные люди исчезли из часовни. С видом крайнего недовольства он захлопнул требник, поспешно спустился с кафедры, воскликнув: «Я не служу обедню для сброда!» и покинул часовню, оставив службу неоконченной. Таким же образом, — продолжал он, смеясь от всего сердца, — многие ваши врачи бросили бы своего пациента, наполовину вылеченного, потому что тот из числа сброда».

Затем он заговорил о Ларрее. «Ларрей, — заявил он, — был исключительно честным человеком и лучшим другом солдат, которого я когда-либо знал.

Всегда бодрствующего и неутомимого в поисках раненых, Ларрея постоянно можно было видеть на поле сражения в сопровождении группы молодых хирургов, старающегося обнаружить хоть какие-нибудь признаки жизни в телах солдат и офицеров. В самую неприветливую погоду, в любое время ночи и дня Ларрея можно было найти среди раненых. Он почти не разрешал своим помощникам хотя бы минуту отдыха и всегда держал их на своих постах. Он не давал покоя генералам и вытаскивал их из постели по ночам всегда, когда хотел обеспечить пристанище и помощь раненым и больным. Они все боялись его, так как знали, что он немедленно отправится ко мне с жалобой на них. Он не преклонялся ни перед кем из них и был непримиримым врагом поставщиков».

Говоря о службе во время зимы на борту военных кораблей, особенно кораблей определённого класса, я сказал, что матросы оказывались в лучшем положении, чем офицеры, так как имели возможность обогреваться у огня. «Почему же так?» — удивился Наполеон. Я объяснил: «Потому что матросы имеют возможность пользоваться огнём в камбузе, где они могут обогреться и высушить одежду». — «И почему же этого не могу делать офицеры?» Я пояснил, что для офицеров было бы не вполне пристойно общаться попросту с матросами. «Ага! Аристократическая спесь, аристократическое чванство! — воскликнул Наполеон. — Ведь я во время моих военных кампаний, бывало, отправлялся к бивакам солдат, садился рядом с самым простым из них, беседовал, смеялся и шутил с ним. Я всегда гордился тем, что я человек из народа».