Голос сердца

Она смотрит через плечо туда, куда я смотрел.

— Нет, цветов больше нет, — подтверждает она.

— Да, — это уже становится неловко для нас обоих. — Ну, мне просто нужно было выговориться. Семейная драма, знаете?

Она мягко улыбается, демонстрируя совершенную сверкающую белозубую улыбку. Все ее зубы идеально ровные, а кончик носа идеально параллелен двум передним резцам. Глаза, мало того, что невероятно симметричны, так еще и неправдоподобно огромные в отличии других черт лица, как у персонажа аниме — нефритовые зеленые диски, плавающие в море белоснежного цвета. Смахивая прядь волнистых волос, она разрывает наш зрительный контакт.

— Я знаю много о семейной драме. Поверьте мне.

— У кого их нет, — я пробегаю пальцами по лицу, пытаясь вдохнуть как можно больше в надежде растянуть ноющие мышцы грудной клетки.

— Расскажите мне о ней, — говорит она, указывая на корень дерева. — О вашей жене.

Я совсем забыл, что вывалил ей эту информацию в прошлый раз, когда мы встретились. Должно быть, я потерял управление своим языком секунд на шестьдесят. Скорее всего, тот разговор был дольше, чем этот.

Я направляюсь в сторону скамейки, расположенной вдоль каменной стены. Садясь, с интересом наблюдаю, последует ли она за мной. Она не двигается с места, но смотрит между деревом и мной, как будто обдумывает свое решение.

— Я не кусаюсь.

В нерешительности она подходит и присаживается рядом со мной.

— Я Ари, — говорит она. — Ариэлла.

— Хантер, — представляюсь я, протягивая ей руку, чтобы сделать нашу неловкую встречу более официальной.

— Ну и? — напоминает она мне, наклонившись вперед и опираясь локтями на колени.

— Мы были друзьями с пяти лет и с того времени никогда не покидали друг друга. Мы были неразлучны до того дня, когда она родила нашу маленькую девочку. Это практически подводит итог всей этой истории.

Мой рассказ о смерти Элли становится с каждым разом все короче и короче, когда я делюсь им с кем-то. Эти будто запрограммированные слова просто слетают с моего языка. Автоматический ответ облегчает рассказ, спасая меня от копания в моем распадающемся мозгу, который пытается восстановить по осколкам и кускам «почему, что, когда, где» Элли.

Ари не моргает и не откликается, пока слушает мой рассказ. Ее взгляд неподвижно застыл на небольшом участке травы перед нами.

— Ты знаешь это стихотворение Роберта Фроста? «Другая дорога»? — спрашивает она, наконец, посмотрев на меня. Выражение ее глаз причиняет боль моим внутренностям, но не в плохом смысле. Это та боль, которая говорит мне, что мои нервы все еще живы, нормально функционируют, когда я вижу привлекательную женщину; хотя ей не подходит определение привлекательной, она более неземная, как во сне. Ее кожа гладкая и безупречная, и я полагаю, чувствовалась бы, как атлас или шелк, если бы я прикоснулся к ней. Я пялюсь на нее, но мне нужно отвернуться. Ради Бога, я сижу перед могилой моей жены. Насколько еще более неуважительным я могу быть?

На этой последней мысли я разрываю наш зрительный контакт, переводя взгляд на тот же участок травы, который до этого буравила глазами Ари.

— Да, я знаю это стихотворение, — говорю я. Мой голос выходит более громким и отрывистым, чем я рассчитывал.

— Ну, он говорит, что есть два пути на выбор, и он выбрал наименее проторенный. Это действительно прекрасная мысль... — она замолкает.

— Да, это так. Это действительно прекрасное стихотворение.

Я не могу вспомнить ни слова. Восьмой класс по английскому был довольно давно, и я вдруг вспоминаю, как спрашивал себя, понадобится ли мне когда-нибудь поэзия в жизни. Я нашел ответ на свой вопрос — я не выглядел бы полным лузером, когда женщина спросила бы меня о стихотворении.

— Это полный бред, — говорит она, шокируя меня, черт побери. Мое внимание снова возвращается к ее лицу, забывая, что Элли может или не может подумать обо мне прямо сейчас.

— О, да? — заинтриговано спрашиваю я.

— Ни у кого нет выбора в жизни. Никто не может выбирать, по какому пути они последуют. Каждую секунду, каждую минуту, каждый час, день, месяц и год, которую мы живем, был предопределен для нас в тот момент, когда мы родились, — сила ее голоса увеличивается с каждым словом, как будто она злится на самого Роберта Фроста. — Я имею в виду, как может человек сказать: «все, что предназначено мне, все сбудется» и видит в этом правду, прислушиваясь к Роберту Фросту, который говорит, что у нас есть выбор в жизни. Ни у кого нет выбора. Все, что происходит, должно было произойти, и мы просто пассажиры на этом поезде. Правильно?

Святой ад, эта женщина восхищает. Должно быть, она действительно наказана судьбой. Это наверно самый умный разговор, который я когда-либо вел.

— А кто сказал, что «все, что предназначено, все сбудется» должно сбыться в любом случае? — спрашиваю я.

— Они, такие люди, разные «они», ну, ты знаешь, те, кто придумывает эти высказывания, — говорит она.