Голос сердца. Книга первая

Франческа бегом поднялась наверх, в свою спальню, открыла нижний ящик туалетного столика и вытащила потертый черный кожаный футляр, в котором лежало ожерелье прабабушки ее бабушки. Ожерелье было очень хрупким. Франческа с величайшей осторожностью вынула его из футляра, в очередной раз замирая от восхищения перед его изысканной красотой. В замысловатое переплетение тонких золотых цепочек были вставлены топазы густого медового цвета, отбрасывавшие под светом лампы миллиарды сияющих золотистых призм. Да, оно было прекрасно, но для Франчески это ожерелье значило гораздо больше, чем просто красивое ювелирное изделие. Оно было свидетельством неразрывной связи поколений семьи Каннингхэм и доказывало ее собственную принадлежность к клану. Франческа снова почувствовала, что от ожерелья исходит почти живое дыхание истории. Застегнув его на шее, она посмотрела в зеркало и признала, что Ким был совершенно прав. Ожерелье действительно идеально подходило к наряду. Оно стало эффектным завершением ее облика. Поправив непослушный локон, Франческа поспешила на кухню, чтобы завершить приготовления к ужину.

На какое-то мгновение она отвлеклась от своих дел и взглянула в окошко, выходившее во двор, безуспешно пытаясь представить себе Катарин Темпест. Когда Ким днем вернулся с покупками и слонялся по кухне, пока она пекла деревенский пирог и готовила другие блюда, Франческа задала ему несколько Вопросов о Катарин, стараясь быть как можно более деликатной. Нельзя сказать, что Ким уклонился от ответов; с другой стороны, он был довольно лаконичен и сказал не больше, чем считал нужным. Зная своего брата как свои пять пальцев, Франческа сделала вывод, что он влюблен в Катарин, может быть, даже больше, чем думал сам. Она вспомнила об их отце, и сердце екнуло. Хотя по природе своей он был добрым и веселым человеком, для него неизменно важными были такие понятия, как происхождение и воспитание. Для графа было аксиомой, что женой Кима может стать девушка, обладавшая качествами, абсолютно необходимыми для двенадцатой графини Лэнгли. Он не был снобом в общепринятом значении этого слова, но считал, что сын должен выбрать себе жену из того круга общества, к которому принадлежала их семья. Франческа вздохнула. Актриса как-то не вписывалась в рамки портрета будущей жены Кима. Она интуитивно понимала, что отец не одобрит этот выбор. Если Ким действительно так серьезно настроен в отношении этой девушки (а он был настроен серьезно), его ожидала сильная головная боль. Франческу переполняли любопытство и озабоченность. Но она не могла себе даже представить, во что может вылиться сегодняшний вечер.

6

Занавес опустился под гром аплодисментов, о которых мечтает каждый актер и которые дают ему силы жить и работать. Медленно поднялся снова. Актеры по одному выходили на сцену — сначала занятые в эпизодических ролях, затем исполнители характерных ролей и, один за другим, два ведущих исполнителя мужских ролей. Овация усилилась на втором из них и переросла в оглушительный беспорядочный шквал, когда наконец появилась Катарин Темпест. Лица актеров были освещены улыбками, и они аплодировали вместе с залом.

Когда тяжелый красный бархатный занавес с золотыми кистями опустился и поднялся снова, Катарин сделала несколько шагов вперед под крики «браво». Ее лицо светилось, она низко кланялась, посылала залу вновь и вновь воздушные поцелуи.

На фоне массивных декораций, воссоздававших Древнюю Грецию во всем ее величии и красоте, она казалась маленькой, хрупкой и беззащитной. Стоя в полном одиночестве перед зрителями на самом краю сцены, она принимала их восторженное обожание. Однако в душе она совсем не чувствовала себя одинокой, совсем наоборот — она была не просто равноправным членом, но и баловнем большой любящей семьи. Ее семьи! Ее единственной семьи! Она принадлежала им, а они принадлежали ей, и ничто в мире не могло изменить непреложность этого факта.

Катарин купалась в море зрительского восхищения; к чувству радости примешивалось неоднократно испытанное, но всякий раз переживаемое заново ощущение хорошо сделанной работы, очередного подтверждения ее таланта. Как всегда в такие моменты, Катарин испытала огромное облегчение от того, что ей снова удалось добиться такого успеха. Платой за преданность сцене, дисциплину, самоограничение, тяжелую работу и стремление к совершенству было это пьянящее чувство парения души, порожденное обожанием и преданностью зала. И это была достойная плата.

Катарин могла стоять так, как угодно долго, наслаждаясь своим триумфом и греясь в лучах славы, но она всегда очень ревностно относилась к своим сценическим манерам и помнила об остальных актерах труппы, которым всякий раз уступала место на подмостках, дабы дать им возможность поклониться залу и насладиться причитающейся им долей заработанных тяжким трудом аплодисментов.