Голос солдата

Она была подругой Люси, и я, оказываясь в кабинете стоматолога, нарочно старался навести разговор на Люсино бессердечие к Борису. Мало того, что бросила слепого мужа, так еще устроила эту демонстрацию на Леночкином дне рождения! Вообще-то Ирочка была не прочь поговорить со мной о чем угодно (особенно, конечно, о Митьке), но стоило мне произнести Люсино имя, как Ирочка моментально пускала в ход свое самое сильное оружие — бормашину…

Ей вдруг захотелось вставить мне зуб на месте сломанного переднего, хотя — Ирочка сама призналась — протезирование не было ее специальностью. Но она мечтала овладеть профессией зубного техника. Этими своими планами она тоже «по секрету» поделилась со мной. Мне вообще с некоторых пор досталась роль пажа при королеве Ирочке. Она посвящала меня в тайны, до которых мне не было ровно никакого дела. Я не понимал, для чего она рассказывает, какая у нее прекрасная комната на проспекте Кирова, с какой целью сообщала, что собирается оклеивать комнату новыми обоями («зеленое поле, желтенькие цветочки»), зачем ей понадобилось посвящать меня в свои отношения с бывшим мужем, который всеми правдами и неправдами добивается прощения и мира с Ирочкой?

И только после Леночкиного дня рождения и особенно после того, как Митька уехал «на хауз», до меня дошло, что желание женить на себе Федосова стало для Ирочки смыслом всех ее поступков. Она интересовалась, пишу ли я Митьке, предлагала свою помощь, если я захочу написать еще письмо, и просила не забывать кланяться ему от нее. Обязательно…

Я сидел в зубоврачебном кресле и почти не отвечал Ирочке. Она стояла ко мне спиной, размешивала какой-то состав на столике у окна. Настроение у меня было препаршивое. В стоматологический кабинет я пришел из библиотеки после разговора с Леночкой. И вот сейчас, вспоминая этот разговор, не в состоянии был понять, чем так расстроен, из-за чего на душе такая беспросветность, откуда это чувство покинутости.

А началось все еще в кабинете ЛФК. Я, как всегда, сразу же после обхода пришел туда на массаж. Только перешагнул порог — обратил внимание на скопление больных в углу около шведской стенки и услышал знакомый веселый голос. Трудно было в это поверить, — но как тут не поверишь? — на своем месте как ни в чем не бывало сидела Люся…

Я посмотрел на Бориса. Слепой массажист занимался своим делом. На деревянном топчане перед ним лежал больной в кальсонах, но без нательной рубахи. Лежал вниз лицом. Выбеленными тальком ладонями Борис массировал кожу между его лопатками. На спине больного я рассмотрел фиолетово-красные пятна рубцов. Запрокинутая голова Бориса казалась еще сильнее потяжелевшей в затылке. Лицо напряженно застыло. При веселом смехе жены он вздрагивал.

Пока Борис делал мне массаж руки и ноги, мы не сказали друг другу ни слова. Лечебную физкультуру Джемал мне не отменял. Но я после массажа не пошел к Люсе в угол, а потихоньку выскользнул из кабинета. Повернул в библиотеку.

Леночка стояла у барьера спиной ко мне, просматривала какую-то книгу. Поверх сарафана на ней была белая пуховая кофточка — наш с Митькой подарок. Леночка услышала мои шаги, повернулась. Она выглядела обиженным ребенком. Вдоль туловища бессильно свисали тоненькие ручки, глаза смотрели на меня обреченно. Лицо Леночки припухло от слез.

— Ничего, что без стука? — спросил я.

— Ах, мне все равно. Входите.

Леночка рассказывала, как в субботу вечером явилась Люся, как стала со слезами просить у Бори прощения, клясться, что для нее нет на свете никого дороже Бори, что больше никогда-никогда она его не обманет, и как Боря обрадовался. Он ей все-все простил…

— Теперь, Слава, я должна уехать к тете Ане в Махачкалу. Она меня к себе давно зовет. Я не собиралась ехать. — Леночка смотрела на меня так, будто просила прощения. Я промолчал, и она сказала: — Ни за что с ними не останусь…

И опять уставилась на меня своими небесно-синими заплаканными глазами, и опять показалось, будто она ждет от меня важных для нее слов. Я видел ее тоненькие, совсем детские ручки, выпирающие из-под сарафана ключицы, усеянный веснушками носик, и мне было очевидно, что те слова, которых она от меня ждет, не должны здесь прозвучать. Лучше всего было промолчать. Но я, как всегда, ляпнул глупость (чего ждать от болвана?):

— Ничего страшного, Махачкала от Баку близко. Будешь переписываться с Борисом, приезжать в гости…

Лучше бы мне рта не открывать. Леночка покачала головой и так выразительно сощурилась, что мне стало ясно: лучше уйти, пока язык мой не ляпнул еще чего-нибудь. А Леночка опять покачала головой и взялась за журналы.

— Вы правы, — стоя ко мне спиной, высказалась она безразлично. — Ну все, Слава. До свидания.

Такого еще не было, чтобы Леночка прогоняла меня из библиотеки. Откровенно говоря, я тогда уже понимал, что обижаться не на кого. «Осел останется ослом…»