Голос Вессема. Радиомолчание

Прости меня, Аре. Но тебе уже все равно не помочь. А у меня тут брат.

***

И этот брат поймал меня на выходе из желтой зоны.

«Что это за фигня была с фотографией?» — спросил он меня, едва увидев.

Я порадовалась, что он догадался говорить жестами, а не вслух. И что наша привычка прикрывать друг друга и сначала поддерживать любое вранье, как бы нелепо оно не звучало, а потом уже задавать вопросы, никуда не делась.

«Я видела ее снимок в лаборатории В-е-с-с-е-м-а, — произнесла я по буквам. — Только там ее звали А-м-е-л-и-я Л-у-к-а-ш».

«Ты ошиблась, — помотал головой Коди. — Это не могла быть она».

«Не ошиблась. Она после войны работала на Ф-о-г-а-р-а-ш-и. Пыталась сделать Измененных, которые бы все понимали и сами себя контролировали. Мы нашли доказательства».

Коди с сомнением покачал головой. Потом о чем-то задумался, и я готова была поклясться, что он вспоминает то, что я случайно показала ему однажды — подвал, тоннель, изуродованные, сгоревшие тела, маленькая золотистая пластинка…

«Это было сто лет назад, — сказал он наконец. — Никому не говори об этом».

Я кивнула. Конечно. Смысл теперь говорить?

— Феникс Фогараши — великий человек, — добавил Коди вслух. — Он остановил Галаша, даже несмотря на Измененных, объединил республики, создал Церу. И заставил всех подписать соглашение об ограничениях.

Я снова кивнула:

— Манифест Феникса, я помню.

— Даже если он иногда ошибался — какая разница?

Я могла бы сказать, что надеть футболку наизнанку — это ошибка. Взять случайно чужой комм — это ошибка. А протащить закон о трансгуманизме и тем временем самому втихую конструировать Измененных, создав новую личность для Эвы Катоны, — это не ошибка, это как-то иначе называется. Но, во-первых, у Фогараши все равно ничего не вышло. А во-вторых, Коди прав, это было сто лет назад, а за Возрождением Нации мы до сих пор разгребаем. Не стоит добавлять сюда еще и Фогараши. Лежат эти Измененные в Вессеме — и пусть лежат.

Может, через несколько лет, когда мы с Коди тут окончательно приживемся, получим какие-нибудь звания и авторитет, я снова вспомню про Вессем. И подниму вопрос о том, что хорошо бы его уничтожить. Может, меня послушают. Или полковник Валлерт — Петер же говорил, что он хотел уничтожить лабораторию, но не вышло — полковник Валлерт снова решит туда наведаться, и я смогу в этом поучаствовать. Не обязательно при этом всем сообщать, что лаборатория принадлежала Альянсу Свободы.

А сейчас мне стоит побыстрее переодеться в спортивную форму и бежать на тренировку к Хольту. Десять километров перед сном — то, что надо, чтобы не думать о глупостях.

***

Не знаю, о чем Карим говорил с капитаном Северин, но кто-то наверху принял решение, что нам всем не помешает посмотреть записи показаний.

Наверное, смысл в этом был — на базе только и разговоров было о том, что сделала Аре или чего не сделала. Когда на меня уже начали посматривать с подозрением — не я ли приказала ей стрелять в Рейниса, ведь все знали, что мы не ладили, — на занятие по информационной безопасности явилась капитан Северин.

— У меня есть специальное разрешение от полковника Валлерта показать вам некоторые видеозаписи, — сказала она.

Все замерли.

Она щелкнула пультом, и на большом экране, где обычно писали всякие формулы по баллистике, перед нами развернулась картинка. Все было как тогда — длинный стол, люди в военной форме — чрезвычайная комиссия, а на свидетельском месте я с неприятным чувством узнала себя.

— Рядовая Реталин Корто, группа бета отделения М Шестого специального подразделения Вооруженных сил Центральноевропейской Республики, — услышала я свой голос, и меня передернуло.

Я так разговариваю? Удивительно, что люди вообще со мной общаются. К счастью, это быстро закончилось — половину моих слов из записи вырезали. Потом показали Косту Дейнака — с экрана он говорил о том, что Рейнис допрашивал террористку, пока он обыскивал комнату. Потом Ханнеле и Биргит — они рассказали, как Аре пыталась выболтать наши секреты во время учений, и по кабинету пронесся возмущенный гул. Я покосилась на Эрику — она сидела, не поднимая глаз от стола. Пусть она не знала, в чем соврал Дейнак, но она присутствовала при разговоре Аре и северных девчонок, и понимала, что это, конечно, не ложь, нет. Это правда, просто неверно истолкованная.

Потом были отрывки показаний наших кураторов, всех троих. Они сыпали какими-то техническими терминами и цифрами, называя переменные, которых я не знала.

А потом на свидетельское место вышла девушка в яркой тюремной робе и наручниках. Она держалась скованно, двигалась неуверенно, одна сторона ее лица опухла, под глазом лиловел синяк, но ее волосы по-прежнему нимбом окружали ее лицо, и я ее узнала.

— Меня зовут Квета Хельме, — сказала она хрипло.

Так разговаривают те, кто долго кричал и сорвал голос.

Значит, они знают, подумала я, и сама не поняла, что чувствую — злость или облегчение. Они знают, почему на самом деле Аре стреляла. Сейчас все наши это узнают.

— Я живу в поселке Юстань… бывшем поселке, в пустошах.

Кадр дернулся, словно в этом месте часть записи вырезали.