Голос вождя

Я подъехал к высокой металлической ограде, и Сморкалова вышла, чтобы отпереть ворота. БРДМ, взрыкивая мотором, медленно въехала во двор.

Дача не поражала размерами и архитектурными изысками — обычный дом из бруса, сделанный, правда, аккуратно и умеючи. Огородик при даче имелся, но давно зарос травой — некогда было док-тору наук упиваться восторгами фазендейро.

— Заходи! — бросила Света, отпирая дверь, и я взошел на невысокое крыльцо.

Воздух в комнатах несколько застоялся. Женщина принюхалась и сказала ворчливо:

— Влагой припахивает, сыростью… Сейчас я печку протоплю.

Печка была самая обыкновенная, кирпичная, но сложена красиво — работал умелец. Растопки в виде скрученной бересты и шишек было в достатке, так что скоро огонь разгорелся и повеяло живым теплом.

— Давай лучше на воздухе посидим, — предложила Сморкалова. — Тут есть очаг, мы в нем картошку печем. Хочешь печеной картошки?

— Ну, пока она испечется, точно захочу!

Очаг находился за домом, где рос порядком запущенный сад. Но именно эта вот запущенность придавала насаждениям натуральности, что ли.

Солнце как раз село, окрасив небо на западе во все «осенние» тона, от желтого до багрянца, и сад притих, затаился словно.

Разложив костер, я запалил его и стал подбрасывать хворост. Обрамляя очаг, сложенный из камней, в траву зарывались два коротких ошкуренных ствола, изображая лавки. Одну занял я, другую — Света.

Мы как будто немного сторонились друг друга, словно стесняясь не столь давней близости. Ну, мне так было даже проще.

Пока костер пылал, мы молчали, каждый думая о своем, а когда он прогорел, Сморкалова сказала:

— Знаешь, я за несколько дней на войне словно вторую жизнь прожила… И многое поняла. Ты, наверное, считаешь меня этакой комсомолкой-энтузиасткой, рвущейся на фронт? Нет, тут другое. Конечно, я очень хочу помочь нашим, хотя бы тем, что спасу раненых, которых тогдашний уровень медицины, по сути, приговорил к смерти, подчас мучительной. Но главное все же не в этом… Откровенна я только с тобой, и никому другому в этом не признаюсь. Понимаешь, все мои тутошние страдания и неудовлетворенности там, на войне, смело, как паутину веником. Когда Сталин предложил мне поднимать здравоохранение, я… У меня так и вертится в голове тогдашний образ — задыхающегося подводника, перед которым открылся люк, и вот он дышит, дышит и надышаться не может! Так и я. Мне вот так, запросто, предложили великолепную цель, на которую и целой жизни не жалко! И я, как говорится, в лепешку расшибусь, но выведу советскую медицину на самый высокий уровень, куда выше мирового. Ведь в 40-х никто еще не умеет, к примеру, сердце пересаживать или печень, не умеет удлинять кости ног или выжигать раковые клетки облучением. Это столько дел, столько… Голова пухнет, а душа поет! Понимаешь?

— Понимаю, Светочка, — серьезно ответил я. — У меня то же самое. Я бросил всю свою старую жизнь, она у меня прошла, как затянувшаяся болезнь. Мы ведь очень много знаем — я, ты, Кариков или Бат. И все это знание пошло на пользу нашему СССР. Хм. Раньше я эти слова — про Советский Союз — счел бы пафосом, но не теперь. Мне даже кажется, что именно я — самый счастливый из нас, поскольку пережил распад СССР. Не дай бог кому такое испытать! Мир рушился! А крушение государства — это всегда расцвет криминала, беспредела, войнушек и прочей дряни. Но здесь, вернее, там, в 40-х, я все это могу исправить. Да за это что угодно отдашь!

— Да… — вздохнула Сморкалова. — Только бы позвонил…

— Позвонит обязательно, не волнуйся. А где картошка?

Мы закопали в угли картофель и стали бездумно смотреть на тлеющие угли. Из сада накатывало сыростью и холодком, а от потухшего костра тянуло мягким жаром. Хорошо!

— Я тебе постелю отдельно, ладно? — пробормотала Света. — Ты не обидишься?

Я улыбнулся и помотал головой.

— Вытаскивай, а то сгорит.

Потом мы дули на горячие картофелины, перебрасывая их из руки в руку, и лакомились — разламывали парящий корнеплод и вкладывали кусочек сливочного масла. И в рот. М-м-м…

Света ела без хлеба («Картошка — второй хлеб!»), а я откусывал от круто посоленного ломтя свежего ржаного хлеба. В общем, вкуснейший ужин у нас получился.

— Виталя, так выходит, что ты вообще не здесь родился и вырос? — спросила Светлана, когда мы закончили с едой и пили ароматный чай со смородиновым листом из больших жестяных кружек. — Наверное, ты здесь страшно одинок — ни родных, ни близких, ни друзей?

Я только плечами в ответ пожал.

— Никогда не оценивал свое нынешнее положение с такой точки зрения! — признался я в своей примитивности. — Или я бесчувственный какой-то, или тупо времени на рефлексии нет! Видишь ли, все эти мои многомесячные «приключения» проходят в таком бешеном темпе, что вот так тихо сесть возле огня и задуматься о собственных ощущениях — просто некогда! ТАМ я бегаю и стреляю, а после гибели, вернувшись в измененный мир будущего, готовлюсь к новому провалу — собираю документы, информацию, технику готовлю — скучать не приходится!