Голос Вселенной 1993 № 19-20

Со мной такой случай вышел. Летом было дело. Рано утречком в лес по грибы собралась. А одна. Ну, лес-то знакомый, бояться нечего. До грибного своего места добралась, на колодину отдохнуть присела. И прямо ко мне, гляжу, змея. Доползла, человека зачуяла, головку подняла, смотрит. Я и давай заговор читать. Мамонька, покойница, меня в девках еще учила, только остерегала, зря змей не заговаривать. Как заговоришь змею, она больше уж с места не сдвинется, тут и конец ей. Но такие змеи есть, которые и уползут. Редкая, конечно уползти-то может, но зато уж в покое заговорщика не оставит, пока не убьет совсем. Все равно укараулит. Вот и остерегала мамонька меня. Я змей зря и не заговаривала. А тут как леший какой подтолкнул. Подумала: вдруг детишки сюда за грибами прибегут да ее встретят? Заговорила, значит, и оставила у той колодины.

А когда с грибами назад шла – нету уж моей змеи. Что-то я не шибко затревожилась. Дошла домой и забыла про нее.

А ночью змеюка та во сне ко мне явилась и шипит человечьими словами: «Думала, убьешь меня? А я ушла, не жить тебе теперь».

Утром: по холодку, я в огороде поработать решила: прополоть, прорядить там утречком, без жары, одно удовольствие. Только я к грядке подошла, а змея ко мне и ползет; Ноги у меня в землю вросли, не шагнуть. А в руке я ведерко несла, оно у меня из руки-то и выпало да покатилось. А сын из окна увидел, знать-то неладно со мной, в окошко и выпрыгнул. Ко мне подбежал, и палка тут какая-то погодилась. Сразу он на змеюку эту и убил ее. Так она, подколодная, опять же приснилась в другу же ночь: вот, мол, счастье твое, раз меня убили, а то тебе бы не жить. Да я, дескать, тебе снится буду, все равно замучу.

И вот уж сколь годов прошло, а не видела я ее боле. Не снится че-то!

В хомуте

Я в детстве, помню, вдоволь на колдовство насмотрелся. Отец мой, дед Митька (все в деревне его так кликали), и сосед Иван колдунами были пресильными. Все, бывало, спорят, чье колдовство крепче. Соревнуются, вроде. Вот, в праздничный день, один другому кричит (а дома как раз напротив стояли):

– Иван, иди ко мне на пироги!

– Не-е, лучше ты ко мне на шаньги, Митрий! Выходить мне не охота.

– А, не охота тебе, ну и сиди, как сыч, весь день! – и уж что сделает, не знаю, но вдруг бочка с водой, что у крыльца, под потоком всю жизнь стояла – аж в землю вросла, – вдруг эта бочка-громадина, как из земли вывернется. И пошла-покатилась вперевалочку, да через дорогу. А у Ивановой двери встала, дверь-то подперла – выйди, попробуй, сосед!

Сосед тоже посмеивается: его-то колода, на которой не один десяток лет и мясо, и дрова рубят, тоже с места сошла, да к нашему крыльцу подкатилась – и тоже дверь подперла.

Рассмеялись соседи по-доброму мол, пошутили и будет, а колода с бочкой тем же путем да назад на свои места отправилась. И встали, будто в гости не хаживали.

А то было как-то другое. Собрались невесту Иванова сына за другого парня отдать, в соседнее село. Не хотелось, видно, с колдуном невестиной семье родниться. Иван с дедом Митькой перемигнулись. А жених со сватами уже у околицы бубенцами звенят: на тройке подъезжают. И тут вдруг им наперез, из деревни прямо – два волка огромных. Лошади, ясно, на дыбы и в храп. Да вдруг как развернутся – и назад в свое село понеслись. А волков как и не было вовсе. Зато стоят два друга-колдуна и усмехаются. А деревня-то вся высыпала свадьбу встречать. Вот и встретили.

Ну, а невеста-то, понятное дело, за Иванова сына пошла. Кто же еще осмелится сватать ее после этого?

Насмотрелся я на такое да и решился:

– Так, мол, и так, тятя – и отца у нас тятей называли, – хочу у тебя колдовству обучиться.

А он мне:

– Дело нехитрое, ты послушай лучше, как другие этому учились. Вот мне как-то еще в детстве рассказывали про такого же сына, что решил у отца колдовское дело перенять, тец ему и велел: мол, как помирать стану, ты, гляди, не прозевай. Хомут приготовь, и как мой срок придет, ты голову-то в хомут сунь и смотри, что со мной будет.

Вскорости помирать отец его начал. А колдуны трудно умирают. В потолке матку – это брус, на котором все доски крепятся – поднимать приходится, окна в доме открывают. Без того душа из тела не выйдет, хоть год будет мучаться, а не помрет колдун.

Так вот, бабы к его жене собрались, котел с водой кипит уже – покойника обмывать все готово. Мужики матку в потолке подняли, а окна-то еще раньше открыли.

Тут сын хомут в руки, сел за стол, голову в хомут – и глядит на отца. А тот вздрогнул весь, вытянулся, душа, видно, отлетела. И видит сын, как во все окна черти страшенные да поганые-препоганые полезли. Полная горница налезла, толкаются, шумят, визжат – радуются. Вынул сын колдуна голову из хомута – не видит чертей. Сунул снова в хомут они, шалапуты. Налетели уж на покойника, кожу с него содрали ловко так, не попортили. Мясо вмиг дожрали, а кости в окна покидали, по всем окрестным полям разметали – резвились эдак.