Голос за дверью (СИ)

  В доме нашем на одной из центральных улиц города до революции проживал градоначальник или другое важное лицо, и выглядело солидное здание соответствующе: изразцовая печь в парадной, заляпанная в последующие годы краской, пол из метлахской плитки, остатки лепнины на стенах.

  Знаменитая личность, фамилия её не имеет значения для этого рассказа, занимала второй этаж, на котором располагались несколько комнат, ванная метров пятнадцати, широкая прихожая и громадная кухня с двумя окнами во двор и выходом на чёрную лестницу. После революции апартаменты превратили в коммуналку, потом разделили квартиру на две. Та, которая имела парадный вход, стала отдельной. В ней жил известный в городе врач с женой и двумя детьми: мальчиком, моим ровесником, и девочкой, четырьмя годами старше.

  Нам с папой досталась узкая комната в другой части бывших покоев градоначальника, со входом по чёрной лестнице через кухню.

  Мне исполнилось 11 лет, когда, после череды скандалов, мама, высокая красивая женщина с длинными густыми светлыми волосами, уехала от нас с новым мужем, моряком, дядей Славой, разменяв предварительно "однушку" в спальном районе. Помню, что с отцом она разговаривала свысока, с презрением и часто отсутствовала дома.

  У папы уже тогда была подруга Галя, или "Галчонок", как он её называл.

  Два раза в неделю эта женщина со скучным бесцветным лицом приходила к нам стирать и готовить обед, делала это, едва сдерживая раздражение. Мне неприятно было, когда отец унижался, лебезил перед ней, как раньше перед мамой.

  "Галчонок, слишком много стирки, давай поговорю с ним, чтобы был поаккуратнее?", - спрашивал он, хлопая ресницами и виновато улыбаясь.

  Этот вопрос звучал, как предательство сына, вроде бы он с ней заодно против меня.

  Птица отвечала:

  "Не надо, а то будет пачкать специально".

  Специально я ничего не делал, всё получалось случайно.

  Я не нравился папиной пассии, она мне - тоже. Бывал ли папа у неё по вечерам, или они вместе ходили куда-то, не знаю, но домой он возвращался, когда я ложился спать, а то и вовсе не слышал его прихода.

  Мне надоедало разогревать борщи и котлеты Галчонка, поэтому доставал из холодильника соседей на кухне сосиску или сардельку и ел холодными.

  Однажды, слышал, как отец сказал в коридоре:

  "Не понимаю, зачем это делает, у него всегда есть еда".

  Соседка, Анна Даниловна, пожилая полная женщина ответила:

  "Возможно я ошиблась".

  Всё то, что нам объясняли в школе, я запоминал наизусть, а домашние задания не делал, потому что слонялся по улице, познакомился с местными бездельниками, такими же, как я, искавшими развлечения, и находившими их.

  Когда получил двойки в четверти, отец посмотрел на меня, как на конченого человека, а Галчонок подняла брови и кивнула ему, мол, что я тебе говорила.

  На следующий день папа зашёл за мной в школу, привёл домой, мы пообедали, он поставил на стол чайник, положил печенье, принёс в комнату пустое ведро, замену туалета, сказал, что вечером, проверит, как я сделал уроки, и запер дверь со стороны коридора. Чувствовалось, что ему неловко за себя, прежде он никогда так не поступал, мне показалось, что "идея" принадлежала Галчонку.

  "Вкусивший свободу", я плакал от злости, лёжа на кушетке, пока не услышал мужской голос за стенкой, в нём были размеренность и спокойная уверенность:

  "Семён, ты должен быть умнее других. Твоя задача - стать первым, потому что ты - еврей".

  Сказать "за стенкой" - не совсем правильно. Квартиры в старых домах имели анфиладную планировку с коридором, идущим параллельно анфиладе. Когда их переделывали в коммуналки, межкомнатные двери закрывали, заколачивали и заклеивали обоями, оставив вход в комнаты из коридора.

  Вот, и в нашем с папой жилище за перекосившимися, потрескавшимися обоями, покрытыми копотью и пылью, виднелась старая дверь с трещинами и выемками от замков.

  Я и прежде слышал разговоры, звуки фортепиано, как будто кто-то разучивал музыкальную пьесу, фразы на английском и немецком языках. Можно было догадаться, что к нашей комнате прилегало помещение, в котором дети делали уроки.

  Слова соседа заинтересовали меня. Вероятно, с моим одноклассником разговаривал его отец-кардиолог. Сеньку, беззлобного, очень старательного, ребята любили. У нас с ним не было общих приятелей или интересов. Когда с папкой для нот он выходил на улицу, я сочувствовал ему из-за мучений, которые, по моему мнению, должен испытывать человек, часами высекающий пальцами звуки из "скользкого" инструмента.

  "Ты просто обязан учиться лучше всех в классе". - продолжилась тирада.

  "С чего это он считает Сеньку умнее меня?" - обиделся я, поднялся с дивана и хотел приняться за уроки. Тут выяснилось, что домашние задания не записаны в дневник, а дверь в коридор, где стоял телефон, закрыта.