Голос зовущего

Ну нет! Тут никаких сомнений: Мару уже допросили, она знает правду о нем. Теперь многие знают, что воровал, что разделался с Берзом. И он не мог избавиться от чувства, что его не только догола раздели, но еще и вывернули наизнанку. По-настоящему жить можно лишь при условии, что ты скрыт мраком неизвестности. Много ли нашлось бы таких, кто остался бы невозмутим, рассейся этот мрак, обнажи он их укромные делишки? Если б все о них знали все? Как сейчас о Диндане?

Маре будет больно? Переживет ли? Да уж, наверно, переживет. Легкомысленная, ветреная? Пожалуй, нет. Она тоже что-то искала. Мара нравилась Диндану своей душевной ясностью, чистотою. И как он мог вообразить такую гадость о Маре и Берзе? По себе судил. Так славно они с Марой мечтали о будущем, лежа на сеновале. Будет жизнь, будут дети.

— Родится мальчик, назовем его Петером, если девочка — Аннушкой.

— Нет, — со смехом возражал Диндан, — будет мальчик, назовем его Адольфом-Густавом де Эверальдом!

— Да ты что! Кто выговорит такое имя! — Она и вправду поверила и не на шутку встревожилась.

Простушка. А ведь он ее ни разу не обманывал. Диндан разработал теорию, по которой выходило, что он никогда, ни при каких обстоятельствах не лжет.

Да, действительно, той ночью, на сеновале, он обещал жениться на Маре, даже срок свадьбы назначил. Но той ночью он и в самом деле был настроен на женитьбу. В тот миг, давая обещание, он верил, что выполнит его. Вот и получается: он не лгал, хотя и знал, что завтра будет думать иначе. Говорят же, что дважды нельзя войти в одну и ту же реку, а поток сознания еще более своенравен. Сам он тоже менялся, убеждал он себя, и потому меняются его мысли. Но лгать он никогда не лжет.

Так рассуждал он во всех случаях жизни.

Да, Мара! По ночам, лежа на теплой печи, он во всех подробностях вспоминал, как они любили друг друга, и те воспоминания немного разгоняли страх.

Чем дальше он жил в одиночестве, наедаясь до отвала, тем чаще во сне его донимали кошмары, и засыпал он только на рассвете.

Иной раз, прочистив пистолет и загоняя в рукоятку обойму, он думал: ну что, может, приставить к виску, спустить курок? И все дела. Никаких забот, сомнений, головоломок. Не придется беспокоиться о документах, о зиме, о том, что делать дальше. Никаких страхов. Провалиться в бездонную пропасть. Наверно, все происходит мгновенно, не успеешь и боль ощутить. Он в себе чувствовал неодолимое желание приставить дуло к виску, нажать на спуск.

Он понимал: нервы шалят. Когда к нему подступали подобные мысли, он хватал топор и начинал кромсать стенные перегородки. Ему нужны были сухие дрова. Рука была в порядке. Рана зажила. В ближайшее время он собирался смываться.

Но куда? В пустоту? К родным явиться не мог. Уж он прекрасно знал и своих родителей и родичей, те бы отвернулись от него с омерзением. Все связи с людьми, которые установились за тридцать два года жизни, были утрачены, растеряны, порваны. Один как перст, один.

Терзаемый подобными мыслями, он беспокойно расхаживал по развороченному дому. Загнали в ловушку? Они добились своего! Под словом «они» Диндан имел в виду всех вне ловушки. Ну нет, он вырвется.

Диндан привык только брать, ничего не давая взамен. Краденые автомобили, спекуляция запчастями, ограбление колхозной кассы и наконец — эта дурацкая затея с Берзом.

О Берзе он особенно не ломал голову. Если Берз погиб, Диндан не виноват. Руки у него чистые. Так он себя утешал. Страх за свою собственную жизнь не давал покоя Диндану. Страх и сумятица в мыслях.

В последние дни пропал аппетит. Еда застревала в горле. Сплошная сухомятка. Окорок, черствый хлеб. Масло. Сыр. Вино. Вино было допито. Продукты на исходе. Уже несколько раз он пытался покинуть тайник. Но страх удерживал.

Свою ловушку он повсюду носил с собой. От ловушки его могла избавить только смерть. Или чистосердечное раскаяние. Умирать Диндан не хотел. Раскаиваться не умел. Оставалось выжидать. Выжидать момент, когда можно будет вернуться к жизни, ее радостям.

Он подбросил в печку дров. Выпрямился. Глянул в окно. У него перехватило дыхание. К дому приближались люди с автоматами.

Девятизарядный пистолет «Беретта» лежал всегда под рукой. Диндан спустил предохранитель. Посмотрел в противоположное окно — тоже люди. Милиция. Уже в саду! Поблескивали вороненые стволы автоматов. Влип!

Вот оно! Развязка? А, будь что будет! Страха как не бывало. Да и был ли он? Диндан давно изжил свой страх, вместе с потом на печи его выпарил, утопил в гнилом колодце, из ручья его вычерпал, растерял в бору, собирая грибы, в кошмарных снах своих высмотрел, переборол даже будущие страхи.

И пришло облегчение, но вместе с тем и злость.

Он не помнил, как когда-то сам поступал с людьми, он возмущался тем, как с ним собираются поступить. Сволочи легавые, ругался про себя Диндан, скользя от окна к окну, выжидая, когда осаждавшие подойдут поближе, чтобы стрелять наверняка. Выследили, гады! Сами ишачат в поте лица, хотят и других заставить! Так просто меня не возьмете. Ишь, с автоматами притащились.