Голоса исчезают – музыка остается

«Вроде неловко произносить такое сочетание – „завидная смерть“, а вот к уходу Саши Ревича это вполне приложимо. Его дарование не только полностью раскрылось и утвердилось именно в последние его дни, настолько высветилось не только для него самого и для тех немногих, кто понимает истинную цену Слова, но и для всех тех, кто успел раскрыть ещё свежие страницы его недавно вышедшего избранного „Позднее прощание“ и вдохнуть то, что они завещайно шелестят нам. Достаточно прочесть хоть однажды «Что нам до Итаки, до Гомера!..», чтобы уразуметь надысторическую силу понимания истории, позволявшую ему столькое в ней соединить в ещё не всеми открытое и запомненное, но предназначенное стать незабываемым. У тебя ещё будет непредставимо много учеников и читателей, Саша, если… если… будущие поколения России найдут в себе силы выполоть беспощадную, удушающую траву забвения и выращивать траву незабывания, которая ещё многое нашепчет нам, чтобы мы не потеряли в себе душу живую, ибо ПОКА НИЧЕГО И НИКОГО НЕ ЗАБЫВАЕМ – МЫ ЖИВЫ».

28. Х.2012. Письмо в Талсу, Оклахома.

Женя, дорогой! Вчера мы похоронили Алика Ревича. Вначале – отпевание в Знаменской церкви, недалеко от станции метро «Рижская», рядом с домом, где он жил. Впервые видел, как не мог сдержать слёз батюшка – отец Павел. Лёг в землю дорогой наш Притворевич на Ваганьковском. Потом были поминки в ЦДЛ. Вёл их я; народу было очень много. Я зачитал кое-что из некролога, который я дал в Литературку (будет напечатан в среду) и перешёл к откликам, пришедшим из разных стран по интернету, прежде всего – к твоему (выслушали в потрясении), присовокупив к нему всё, что сказано тобой об А. Р. в «Строфах века». Мурочка, вдова Сашина, попросила меня передать тебе благодарность и написать, как было дорого Алюне твоё внимание к нему. Я высказал намерение взять на себя подготовку книги воспоминаний о Ревиче…

* * *

И в заключение: ежедневно твержу как молитву завещанные мне Александром Ревичем строки:

Что толку в раскрытии чьей-то вины:
в нападках то справа, то слева?
Избави, Господь, от чумы и войны,
сумы и тюрьмы, и от гнева.

«Что толку плакать? – говорю я его словами. – Мы с тобой поэты».

Глава 9. Сретенье Светланы Кузнецовой

1

Глядела и знала – отныне

Уж мне никуда не уйти,
В окраинной этой пустыне,
На этой земле отцвести.

Светлана Кузнецова (80-е)

В «Горьком чешском шоколаде» я уже говорил, что есть мистика, связанная с судьбой пишущейся книги: неизвестно откуда возникают яркие идеи, о которых прежде и не предполагал, появляются необходимейшие слова и образы, неожиданные материалы, дающие возможность переосмыслить сюжет и добиться впечатляющей достоверности. Так у меня произошло и на этот раз, когда я взялся за портрет Светланы Кузнецовой. Решающим, в каком-то смысле, толчком послужила монография «Русские напитки Руси»[52].

Вот уж неожиданность! В этом издании многие главы подкрепляются (конечно, не в смысле градусов) стихами великих поэтов, в том числе Пушкина (из «Евгения Онегина» и «Бориса Годунова»). И здесь же, в почётном ряду, – «Кубок» Светланы Кузнецовой:

Вновь напомнит мне о проводинах,
О несбывшемся позднем тепле
Старый кубок на трёх карабинах,
Что стоит у меня на столе.

Кубок тот, что хотела когда-то

За любовь я тебе подарить,
Но иной получилась расплата,
И не мне про неё говорить.

Через долгую-долгую муку,

Через век, что годов не считал,
Я опять протяну к нему руку
И почувствую грузный металл.

И почувствую чью-то удачу,

И почувствую чью-то беду,
И вопросом себя озадачу:
Что же я от него ещё жду?

И какого ещё откровенья?

И каких молодых соловьёв?
Разве только хмельного забвенья,
Красной влаги до самых краёв…