Голоса исчезают – музыка остается

4 августа 1960 года – вот дата! Наш первенец распахнул свои двери. Но это неточно сказано, потому что аншлаг был полный и калиточку пришлось захлопнуть. Нетерпеливая публика, не попавшая в ДК, раз за разом предпринимала попытки перелезть через ворота. Лёша чувствовал себя именинником. Если не ошибаюсь, на открытие клуба пришли кинорежиссёр Андрей Тарковский и скульптор Эрнст Неизвестный. Именно там я познакомился и с русым крепышом и мечтателем Алексеем Мажуковым, которого ждала слава популярного композитора и которому предстояло почти четыре года проработать пианистом в оркестре Эдди Рознера.

Отовсюду доносилось: «Ведь вот как повезло!»

Был во всём этом и некий «комсомольский уклон», да тут уж ничего не попишешь. Старались не обращать внимания.

Легко простили и опоздание на целых два часа Сулейману, Деннарду, Насеру и Смиту. Идрис перед выступлением квартета что-то меланхолично говорил – кажется, благословлял, и Лёша с женой переглянулись, почувствовав в его словах (неуловимое для публики) недоумение.

А в глазах у него стоял вопрос: «Почему эти парни мной пренебрегли?» Ничего не сведущий в политике, он мало что понял. Ведь он был всего-навсего трубачом, который прославился, влившись в начале сороковых с группой молодых музыкантов стиля боп в новый оркестр Эрла «Фаты» Хайнса, а потом отправившись в Нью-Йорк для сотрудничества с самобытнейшим пианистом Телониусом Монком, чьи взгляды на джаз разделяли далеко не все. Сулейман стал знаменитым. Он объявился в Москве как признанный мастер, как удачливый участник оркестров Каунта Бейси и Лайонела Хэмптона.

– А сейчас, – объявил залу Идрис, – наш квартет исполнит свою версию «Подмосковных вечеров».

Сулейман улыбнулся, услышав свист одобрения.

Он очень хотел угодить советским парням. Он прощался с ними. Его версия была просто превосходной. Кто-то пытался подпевать: «Трудно высказать и не высказать…»

А Лёша говорил тихонько друзьям:

– Как думаете, в чём заключается самая гениальная функция джаза?

– Раз ты так спрашиваешь, у тебя, значит, готов ответ. Давай, не томи.

И Баташёв сказал:

– Джаз всегда будет оставаться чудом живой музыки. Ясно? Он по природе своей противоречит чудовищному принципу: один, указуя, пишет – другой, исполняющий, читает. Ну, допустим, читает следующее: «Сия пьеса исполняется в среднем темпе, в размере четыре четверти; в первом такте труба делает четвертную паузу, затем играет четвертями до-ми-фа и весь второй такт тянет ноту соль…»

Он ударил меня крепкой ладонью по колену.

– Вдумайся, именно таким могло бы стать начало описания пьесы Джеймса Блэка «Когда святые маршируют»!

– Да, – откликнулся мой Митя. – Чушь какая-то.

И принялся вместе со всеми аплодировать группе Идриса Сулеймана (вчерашнего Леонарда Грэхема).

4

Дорогой мой Лёша!

Разве не соблазнительно писать о тебе, о мире Алексея Баташёва, разбираться, почему у тебя одинокое сердце и почему, закрывая глаза, ты слышишь низкий шёпот тенор-саксофона, дальнее пение высокой трубы с сурдиной и то приближающиеся, то удаляющиеся шаги контрабаса? Это не всё, говоришь ты, добавь сюда дымок сигареты (это всё же киношно и «в образе»), не забудь о стакане виски со льдом (или, на худой случай, пива), о тёмном сгорбленном силуэте погружённого в себя трубача. Ладно, соглашаюсь я, не забуду. Это действительно впечатляет. Это как во многих джазовых программах, где утверждён свой музыкальный герб, а именно «Take The «A» Train» Эллингтона. А наши остряки переводят по-своему: «Садись в поезд! А?!» Три-четыре такта – и мы вступаем в империю джаза. А теперь силуэт самого необычного и загадочного трубача – Мистера Сдержанная Нежность – вживлён в литературу. И, значит, благодаря тебе создана изящная словесно-джазовая заставка.

Что ж, таким образом, мы положили начало нашему повествованию. Важно, прерываешь ты меня, чтобы не вышел панегирик. Я – того же мнения. Сегодня я созрел для этого рассказа (благодаря тебе – тоже). Но в полной мере он удастся лишь при одном условии, если я перестану солировать и если мы с тобой составим дуэт.

– Дуэт?! – спрашиваешь ты.

Ну да, отвечаю я. Дуэт. Его ждёт от нас с тобой рижский журнал «Джаз-квадрат», в своём роде единственный в стране. Главный редактор прочитал некоторые главы моего романа «Блюз для Агнешки» и дал добро. Разве он не звонил тебе? – спрашиваю я. Звонил, отвечаешь ты, можно попробовать.

Вслед за кортасаровским Бруно из гениального «Преследователя» я самым искренним образом готов заявить: мои познания в джазе и преданность ему позволяют мне скромно определить границы собственных возможностей и отдавать себе отчёт в том, что я не одолею некоторых слишком сложных материй. Дуэт – чем плохо? Можно сказать – по законам джаза.