Федотов-старший выглядывает из угла комнаты, из-за чужих спин и плеч. Федотов-старший не похож сам на себя. Его рот и нос закрыты повязкой. Но Я рвусь к нему, видя последний шанс в том, чтобы проникнуть сквозь ткань, ведь тряпка – это не стекло или пластик, ведь Я могу, Я умею, Я цвету и пахну!..
…Я тяжелею, Я вяну.
Я осыпаюсь.
Опадаю на ламинат. Лицо Жени не успело раствориться и ложится хрустящей ледяной маской поверх горстки того, что было остальной частью Меня. Я-Женя смотрю заледеневшими глазами на отца.
«Как ты мог? – вопрошаю беззвучно. – Как ты мог так поступить со мной, папа?»
И он слышит. Он шепчет в ответ из своего угла прежде, чем тьма и пустота космоса забирают Меня к себе:
– Мы всегда убиваем тех, кого любим…
Ох, папа. Мы ведь оба знаем, что это ложь. Все в комнате знают это.
Вы, люди, не убиваете просто так.
Старик и его коллеги медленно обступают Мои останки. Та малая толика, в которой еще теплится Моя всеобъемлющая любовь, слышит отголоски ваших человеческих мыслей. Ощущает вселенский холод научного и практического интереса.
К Моему затухающему сиянию тянутся ваши трубки, совки, колбы.
Вам нужны образцы первоцвета.
Бедные люди умрут в муках
– Кажется, мы остались на пляже одни, – сказала Ира без эмоций в голосе – просто констатируя факт.
Леша выглянул из-под широкого зонта с резвящимися дельфинами и, щурясь от жестокого полуденного солнца, убедился в правоте жены: по правую и по левую сторону от них узкий песочный пляж был совершенно пуст. Курортники предпочли переждать жару в своих пансионатах и съемных квартирах. Леша брезгливо поморщился, заметив, насколько грязным выглядит безлюдный пляж: граждане отдыхающие не утруждали себя уборкой, и песок устилали бумажки, липкие пакеты, крошки пахлавы, шелуха семечек и бесчисленные батальоны пивных бутылок. За пять дней, проведенных здесь, они с Ирой ни разу не видели уборщиков. Местные жители предпочитали торговлю, и заниматься грязной работой было некому. Единственными чистильщиками этого мусорника, выдаваемого за курорт, были чайки, в огромном количестве кружившие над побережьем. Так что утверждение жены все же было не совсем верным: кричащие птицы мешали их одиночеству.
– Только мы и чайки, – произнес Леша, вытирая со лба пот.
– Да, – сказала Ира.
Леша, учитель русской литературы по образованию, обратил внимание на то, что любая беседа под палящим крымским солнцем автоматически превращается в бессвязный диалог двух сомнамбул. Море заражало ленью, лень вызывала тугоумие, и разговор не клеился.
Он потянулся к полупустому пластиковому стакану, но пиво оказалось неприятно горячим. Леша заставил себя встать, чтобы выбросить пластик в заполненный до краев мусорный бак.
– Ты куда? – спросила Ира, потягиваясь на изумрудного цвета полотенце. Полотенце украшали пальмы. Подстилку, с которой он только что встал, – серферы.
– Мусор выброшу, – сказал он и, шаркая ногами в неудобных вьетнамках, направился к баку.
– Голову прикрой, – посоветовала Ира вслед.
Несмотря на то что до контейнера было всего-то метров двадцать, этот совет имел смысл: солнце било так прицельно, что даже короткая пробежка к воде могла обернуться потерей сознания. Леша вернулся и натянул на голову кепку.
Бак находился на горке, с которой открывался вид весьма сомнительной красоты. С берега, где торчал их зонт, кругозор исчерпывался морской лазурью, но, поднявшись повыше, можно было понять, почему цена за комнату здесь мизерная. Сразу за пляжем находилось поросшее камышом болото, загрязненный придаток моря, источник бесчисленных комаров. И морепродуктов, расхваливаемых местными торговцами, – как подозревал Леша. Увы, зарплаты школьного учителя не хватало на Египты-Турции. Приходилось игнорировать мелкие неудобства вроде этого болота. Но, господи, неужели бюджетники не имеют права нормально отдохнуть?
Леша поморщился, вдохнув запах плесени, тянущийся от болота. Даже разогретая под солнцем мусорная площадка воняла не так сильно.