Голоса из России. Очерки истории сбора и передачи за границу информации о положении Церкви в СССР. 1920-е – начало 1930-х годов

«Об управлении заграничными церквами и говорить нечего. Патриарх окружен шпионами, и каждое его движение известно в ГПУ. Сношение его с миром, лежащим по ту сторону границы, невозможно. Каждый официальный акт, посылаемый туда, не может укрыться от правительства, и тогда возникает вопрос о способах его передачи за границу. Если Патриарх послал его частным образом, его обвиняют в незаконных заграничных сношениях, если он обращается к представителю правительства с просьбой о пересылке бумаг, ему или отказывают в этом, или, согласившись, в действительности их не передают. Из-за подтверждения назначения митр[ополита] Платона управляющим американскою церковью была целая буря, в результате которой Патриарх вынужден был его уволить, но, так как ему не позволили назначить другого, то официального извещения об этом в Америку не послано…»

Вместе с тем ознакомлению эмиграции с церковными делами в России Самарин придавал важнейшее значение. В 1923 г. он выслал митрополиту Евлогию большое количество сообщений с просьбой разослать их всем представителям инославных церквей и широко огласить их в русской и заграничной печати. С процитированной запиской Самарин также просил ознакомить митрополита Евлогия и кроме того огласить ее во французских и английских газетах.

Самарин указывал в конце своего письма: «Прилагаю при этом сообщение о положении заключенных и сосланных епископов и их списки. В изложении пришлось отказаться от всех конкретных подробностей, т. к. это может очень отягчить положение потерпевших»[109].

Другим подтверждением связи эмигрантского духовенства с Россией является неотправленное, по-видимому, письмо архиепископа Серафима (Лукьянова) митрополиту Антонию (Храповицкому) от 17 февраля 1925 г.[110] Архиепископ Серафим пишет, что ему удалось получить точные сведения о церковных делах в России, которые не могут быть оглашены в печати. Это предостережение понятно, авторы сведений сообщают об ослаблении – физическом и моральном – Патриарха Тихона. Они пишут, что против его распоряжений часто восстают архиереи открыто, и тогда он отменяет свои решения.

Корреспондент, на которого ссылается в письме архиепископ Серафим (или, как думает протоиерей Николай Артемов, несколько корреспондентов или собеседников), – горячий приверженец архиепископа Феодора (Поздеевского), которого считает более твердым и принципиальным защитником церковных интересов, чем сам Патриарх Тихон[111]. В письме епископа Серафима сообщается, что в Москве скопилось 60 архиереев, протест которых сыграл большую роль в деле о новом стиле, о включении Красницкого в церковное управление и принятии в церковное общение отпавшего в обновленческий раскол митрополита Сергия (Страгородского). Особенно автор письма отмечает роль архиепископа Феодора (Поздеевского) в отстаивании чистоты православия, его авторитет, прекрасное совершение богослужения. Касается автор корреспонденции и деятельности зарубежных церковных деятелей: «Очень недовольны в России, – передает архиепископ Серафим, – политическими выступлениями Карловацкого Собора, считают, что теперь иерархи должны отмежеваться от всяких политических деяний, так как все это ставят в вину Патриарху»[112].

Далее автор сообщает о ссыльных на Соловках, положении дел в Петрограде, введении нового календарного стиля и пр. От себя архиепископ Серафим добавляет: «За верность и точность сведений ручаться не могу»[113]. «Из сообщений о русской Церкви видно, что в смысле управления там невообразимый хаос – на одной кафедре числится по два или три архиерея. При освобождении и очищении России получится такая масса архиереев, что их некуда будет девать – на каждую епархию придется по 6–7 епископов епархиальных и викарных вместе. Многим из нас придется просто снова заделаться приходскими настоятелями»[114]. Эта фраза хорошо характеризует психологию беженского духовенства, которое, как и большинство эмигрантов, верило в более или менее скорое освобождение России от большевиков и, естественно, беспокоилось за свою судьбу в освобожденной России.

Протоиерей Николай Артемов предполагает, что это письмо – плод личной встречи со священнослужителем или даже несколькими лицами, активными в церковной сфере[115].

Итак, из вышеизложенного следует, что по крайней мере до осени 1925 г. Архиерейский Синод РПЦЗ в Сремских Карловцах прямо или опосредованно получал информацию, исходящую из круга деятелей, близких Даниловскому монастырю и его настоятелю архиепископу Феодору (Поздеевскому). Позиция лиц, сообщивших сведения, в целом отражает настроения церковных деятелей, также близких к так называемому «Даниловскому синоду», который играл роль оппозиции справа; «его сторонники, – по словам М. Е. Губонина, – были во много раз более ярыми “тихоновцами”, чем сам Патриарх Тихон…»[116].