Голоса на ветру

– Вернись, не будь глупцом, Стеван! На свою беду этот ребенок переживет всех нас.

* * *

Окруженный толпой своих покойников, Данило Арацки вспомнил легенду о своем рождении, которая следовала за ним по жизни как тень.

Под светом рекламы «Save Two Cents Shopping at Eagle» все вдруг показалось ему бессмысленным, смешным, глупым. «Сэкономь два цента, покупая у Орла». Послушай, два цента! У «Орла», а он символ Америки. Надо же, а вот он, переезжая в Америке с места на место, не видел ни одного орла. На парящих в небе орлов он смотрел возле монастыря Увац, а еще на острове Црес и в Хомольских горах в восточной Сербии.

– Дикая страна это естественное место обитания диких птиц! – усмехнулась после этого перечня Джорджи Вест. – И диких людей! – добавила она. Она была права. Нет ни одного поколения Арацких, которое бы не пережило хоть одну войну, не стало бы свидетелем хоть одного покушения, а это были покушения, жертвами которых становились не только главы государств, но и королевы, и аристократки, причем одна из них носила под сердцем плод[5]. Кто знает, какая судьба уготована Дамьяну? Данило напряг слух. Женщина, лежащая рядом с ним, что-то пробормотала насчет того, кто задолжал ей двести долларов. «Two hundred dollars owes me a son of the bitch!»[6]. Уж не он ли это? Чепуха! Он понятия не имеет, кто она такая! Данило протянул руку к тому месту, где должна была находиться настольная лампа, забыв, что уже пытался сделать это, но не обнаружил ни лампы, ни столика, точно так же как и теперь. Значит, все это не сон!

Голоса мертвых и живых смешивались в его сознании, взывали к памяти, к воспоминаниям.

Ведь только благодаря его воспоминаниям они продолжают длиться во времени.

Несчастные безумцы! И как только им удалось его обнаружить после всех его скитаний по городкам Среднего запада? Мало с них балканского сумасшедшего дома, они гоняются за ним и по здешнему!

Данило грязно выругался, имея в виду и женщину, и себя самого, и души Арацких, вынырнувшие из вечности, из ледяной бесконечности общего хаоса и забвения, и ищущие спасение у того, рождение которого не обрадовало даже самых близких родственников, у того, кому потребовалось прожить половину жизни, чтобы понять, что, заметая следы, совершаешь обман и теряешь время.

– Нет такого убежища, в котором можно укрыться от самого себя! – ему показалось, что он слышит голос своей матери. И тут же понял, что разговаривает сам с собой, оправдываясь за нечто такое, чего не сделал бы и во сне. И все-таки, почему он не отверг обвинения пациенток из Губереваца? Ведь это было не одно обвинение, а четыре, причем совершенно идентичных, написанных одной и той же рукой, от имени больных весьма преклонного возраста из отделения для самых тяжелых случаев психических заболеваний, таких, при которых страдающие ими больше не понимают ни кто они, ни где находятся. Почерк автора всех заявлений был одинаковым, грамматические ошибки тоже. И все сводилось к утверждению, что менее чем за тридцать минут доктор Данило Арацки попытался изнасиловать, а, возможно, и изнасиловал Катицу Борович из Вршаца (шестидесяти семи лет), Мару Милюш, беженку из Бании (сорока трех лет), Невенку Пейин (место рождения неизвестно, возраст неизвестен), Ребекку Хиршл (семидесяти четырех лет), которая не помнит собственного имени, но уверена, что через несколько дней она пойдет в среднюю школу. Латиницу она уже знает. Ей кажется странным, что она не знает кириллицу. Ведь она закончила четыре класса начальной школы, а кириллицу проходят в третьем.

Мара Милюш была единственной оставшейся в живых после пожара, в котором сгорел дом ее семьи в Бании. Она помнит, как в ту ночь все ее родные исчезли в огне и дыме, в войне. Теперь она начинает кричать при виде зажженной спички, тлеющего огонька сигареты, красного неба на закате.

Какой из нее свидетель?

И какой он глупец, что не смог взять себя в руки и сбежал после всех этих обвинений, которые кто-то от имени несчастных умалишенных написал, подписал и переслал в прокуратуру. Кто?

В психиатрическом отделении, где он работал, были пациенты, которых годами никто не навещал, среди них имелись как грамотные, так и неграмотные, но никто не был способен составить заявление о неподобающем поведении доктора Данилы Арацкого с одиннадцати ноль-ноль до одиннадцати тридцати двадцать третьего мая в палате, где четыре подписавшиеся делили общее пространство и общие страдания. Главный врач, Рашета, сообщил коллегам о происшествии, ничего не сказав Даниле о заявлениях, которые следователь Тома Бамбур получил несколькими днями раньше, но воспринял их как чью-то глупую шутку или месть, вследствие чего пригласил доктора Арацкого «для беседы» только тогда, когда вся больница уже говорила о «деле Арацкого» и обсуждала, что, когда и как произошло, а Марта визгливым криком требовала, чтобы муж куда-нибудь уехал, исчез, чтобы он избавил от позора и ее, и своего сына. Она кричала на него как ненормальная, и все время повторяла: «Если бы я знала… Если бы я знала…». Что знала?

* * *