Голоса на ветру

– Это не смешно, Вета! – оборвала ее Наталия. – К тому же это не для его ушей… – и показала глазами на Рыжика, не подозревая, что он уже все услышал, так же как и отцовское замечание, что невозможно всю Европу превратить в фабрику по производству мыла!

* * *

Всякое воспоминание это настоящее…

Новалис

И тем не менее! Случалось, что и невозможное становилось возможным…

В доме Арацких был голод. В ту страшную ледяную зиму все мерзли. В каморке на чердаке Стеван чувствовал себя все в большей опасности. Шаги Ганса Мюллера, от чьих горячих взглядов у Веты стыли кости, Стеван слышал и ощущал затылком даже во сне. Семь вперед. Семь назад. И снова!

Эти шаги отсчитывали дни, недели, месяцы, а время шло, осень сменялась зимой, на смену зиме пришла весна, потом лето. Спрятавшись в своем доме, он в один прекрасный день решил дать немного отдыха своим несчастным ногам и забыть о мучениях бегства: помылся, переоделся и собрался дойти до здания суда, уверенный, что каждый его шаг будет сопровождаться взглядами женщин, вечно присутствовавших на всех заседаниях, независимо от того, судил ли он убийцу или контрабандиста герцеговинского табака.

На самом пороге его остановил предостерегающий голос Наталии:

– На твоем месте я бы не торопилась показываться людям на глаза! – прошептала она. Он вздрогнул и вернулся, не понимая, что она хочет этим сказать. Может быть, его кто-то искал?

– Что, кто-то спрашивал, где я? – промычал он.

– Ты имеешь в виду, интересовалась ли тобой какая-нибудь женщина? – отрезала Наталия, не переставая мыть посуду. – Нет! Приходили отцы, братья, матери, невесты и жены солдат, которые ушли с тобой на войну, спрашивали, что с их сыновьями, братьями, женихами, мужьями. После стольких месяцев уже должно было хоть от кого-то прийти письмо, сообщение. От пленных, которые были в ротах других командиров, давно уже дошли сведения о расстрелянных, выживших, бежавших, раненых. Только о роте Стевана Арацкого ничего не известно.

Как получилось, что вернулся только он один?

* * *

За этой фразой скрывался пропитанный ядом клубок вопросов, который до самой смерти Стевана Арацкого, да и позже, будет оплетать его имя и имена его детей. В голосе Наталии звучало тихое презрение, в первый момент не замеченное Стеваном. Сосредоточенный на вопросе, работает ли суд, он не услышал укора в словах жены. В конце концов, он не просто капитан запаса, но и судья, а убийцы, мошенники, воры есть во все времена, в том числе и во время оккупации страны. Его дело судить, руководствуясь законом и собственным инстинктом, который никогда его не подводил.

Когда он займет место судьи, зал заполнят всегдашние посетители его судебных процессов.

– Женщины? – усмехнулась Наталия, положив на стол кочан капусты.

– И они тоже! – Стеван поперхнулся, заметив свою ошибку. – А почему сейчас должно быть иначе? – продолжил он, хотя в тот же момент понял, что лучше было промолчать.

– Потому что сейчас война! Потому что тебя ищут… – Наталия заговорила тише и медленнее и еле слышно напомнила ему о забытом и заброшенном хуторе Арацких на берегу заросших камышами болот. – Чем скорее ты это поймешь и чем раньше мы отсюда выберемся, тем лучше. Приближаются теплые, более светлые и длинные дни, полицейский час продолжается с шести вечера до шести утра… – по тону, каким она все это сказала, он понял, что действительно нужно воспользоваться моментом, когда ослабнет внимание Ганса Мюллера, крадучись покинуть дом и отправиться на хутор. И понял, что так оно и будет. Прислуга с хутора давно разбежалась, там остались только один старик и юродивый парень, да и то неизвестно, живы ли они, а хутор превратился в развалины, вокруг которых блуждают души покойных и летают дикие утки.

Потрясенный Стеван Арацки поднял голову и напомнил жене, что все-таки он судья.

– Мое дело судить, а не пугать на болотах диких уток и вампиров…

– Но ведь ты и военный, капитан! – Наталия Арацки прервала унизительные оправдания Стевана, в которых жалость к себе была смешана с неуместным упрямством. – Твое дело было сражаться, а раз уж случилось то, что случилось, разумнее всего было бы скрыться до тех пор, пока не прекратится война и Караново не забудет, что ты оказался единственным, кто вернулся домой. Война не будет длиться вечно… – добавила она, пытаясь рассеять его страх перед одиночеством, на которое их обрекала жизнь на хуторе.

– А как нам быть с тем, что я буду там заживо похоронен? – Стеван Арацки швырнул стакан на стол, но в результате только порезал себе руку, так и не выведя Наталию из равновесия.

– Собери самые нужные вещи. Уходим перед рассветом! – сказала Наталия так спокойно, словно предлагала выпить чашечку кофе, после чего перевязала его рану и принялась укладывать свои, Ветины и Даниловы вещи, предоставив Петру самостоятельно выбрать, что взять с собой.