Голоса над рекой

Оно казалось мне ярким, смелым, умным, а было не только глупым, не только трусливым, скудным по мыслям и чувствам, но — самое страшное! безоглядным и потому — неправедным, хотя… правдивым, именно правдивым, честным, искренним.

Это так, это действительно так: ни одного слова неправды или фальши в нем не было. Но оно было НЕПРАВЕДНЫМ. А это совсем другое, совсем…

Вот в чем дело…

3. КОНФЛИКТ

Своему мужу старшая дочь вручила две прекрасные книги пражского издания, купленные на улице Горького в магазине демократической книги японское классическое искусство, живопись и графика. В одном томе Харунобу, в другом — Сэссю, Мосанобу, Утамаро и Хокусай.

Обложки были в виде красивых твердых папок, которые спереди своеобразно застегивались: маленькие, как бы бамбуковые палочки проходили сквозь двусторонние петли на папках, крепко держась в них.

Конечно, были и всеобщие любимцы семьи — клоуны.

На бирках, висящих на их руках, были написаны имена. Большой, в красно-синей клетчатой кепке, был Эжен, поменьше, в оранжевом колпаке и пышном кружевном жабо — Бим, а совсем маленький, махровый, с обручем в руках — Виктор.

Я передала матери две школьные тетрадки, исписанные мною — стихи Высоцкого из книги «Нерв», которую Юльке удалось достать.

Я сидела ночами в Москве и переписывала эти стихи, и почти весь «Нерв» списала.

А Юлька — так мы называли ее про себя — это вторая жена деда.

С вечера он подготовил жену к операции: искупал и подстриг машинкой наголо — для надевания послеоперационного гипсового скафандра.

Приведя в палату, улыбаясь, сказал: «Котовский».

Утром вместе с анестезиологом отвез на каталке в операционную и с самого начала не стал стоять возле ее дверей, а стал убирать в тумбочке жены, хотя вчера убрал там, и в тумбочке был полный порядок. Из нее, из какой-то книги, выпал небольшой листочек. На нем были написаны слова, все почему-то начинавшиеся с буквы «П»:

палата, подарки, позвонки, перевозчик-водогребщик, парез*, перо жар-птицы, перстень, % голубого неба, Планида, парус. Да: «процент» был изображен в виде своего знака, а «Планида» начиналась с заглавной буквы.

Что все это означало, он не знал, подумал: Какие-то заготовки для стихов. Он спрятал листочек в свою записную книжку — отдаст жене после операции, и тогда уже спросит, что это.

Но после операции было не до листочков…

Совсем плохо ей было, а тут надо было еще перенести (на вторые сутки после тяжелой операции!) надевание гипса, так называемой кранио-торокальный, то есть черепно-грудной, гипсовой повязки, или попросту скафандра, чтобы прижилась трупная кость, вставленная между половинками 4-го и 6-го шейных позвонков — другие половинки были удалены и вместо полностью удаленного 5-го.

Открытыми от этой повязки оставались лишь макушка и лицо, да и то — не полностью… Рот — щелкой, чтобы хоть как-то втягивать в себя жидкую пищу… Да, открытыми были еще молочные железы, богатый ее бюст, как шутя говорили они дома… Ох и тяжело было ему, богатому, в грубых прорезях гипса!

Повязку эту, гипсовый скафандр, предстояло носить три, а то и четыре месяца.

Но что носить, что забегать вперед! Надеть ее надо было, а надевалась она — кому как, конечно, — часа два-три, а потом больше суток сушилась…

Старый гипсовый мастер, гибкий как лоза, худенький Терентич, вначале зашел поглядеть на нее в целом, — как на модель, вернее, болванку, на исходный материал, с которым ему предстояло работать, а материалом этим было предельно измученное почти двухлетней каузальгией тело, к которому невозможно было прикоснуться, так как самое легкое касание — и чем легче, поверхностней оно было, тем сильнее — вызывало эту мучительную жгучую и совершенно ПРОТИВОЕСТЕСТВЕННУЮ боль (Боль, например, при ушибе руки-ноги, уколе пальца и подобном — естественная: она ПОНЯТНА человеку, легко представима, воспроизводима в уме, она лечится, но эта…).

Обычное касание тела одеждой, постельным бельем было настолько тягостным, что дома она ходила почти голой, а если кто-нибудь к ним заходил — надевала особо сшитый — чуть ли ни на одном шве! — широкий халат. Свежие, отутюженные простыни, прежде чем ей постелить, долго и сильно мялись — гладкая ткань переносилась особенно мучительно…

И почти неподвижным был этот материал — из-за тяжелого тетрапареза** и вращательного головокружения…

«Тэк-тэк», — цедил сквозь тонкие губы Терентич, оглядывая ее, голую по пояс, со всех сторон, и щурил левый глаз.

Он тут же сделал разные карандашные наброски возможных, моделирующих формы тела гипсовых ходов — ЭСКИЗЫ — и, показывая ей и мужу, уважительно говорил, что можно «тэк», а можно «тэк»: как ИМ, — он кивал в ее сторону, — больше понравится, но «им» было все равно, и Терентич сказал, что «тогда» будет ОДЕВАТЬ «по своему вкусу». И одел.

Надели все же кранио-торокальную повязку! Причем, без введения наркотиков, которые были здесь показаны, но она отказалась — не переносила.

«Любой мужик за это время раза три бы в обморок хлопнулся», — шепнул мужу ее хирург, присутствовавший при процедуре. А она — ничего, выдержала…