Голоса над рекой

— родного брата матери с семьей — женой и 14-летним сыном Яном.

Родителей же матери — его дедушку и бабушку с их дочерью, то есть родной сестрой матери, в Бершади повесили.

Семеро мужчин из его родни погибли на фронте — родные братья отца и матери.

Он остался один.

Были, правда, еще два дяди — по отцу и матери.

По матери, который переслал мне справку из Нагартавского сельсовета, тяжело болел туберкулезом легких (заболел на фронте). Я заехал к нему в Москву сразу после демобилизации, проведал его и отдал на питание и лечение 700 рублей из полученных при демобилизации 750-ти.

Дядя вскоре умер.

Оставался последний, родной брат отца, который жил со своей семьей женой и дочерью — в Ташкенте.

К нему я и поехал.

…В алфавите были и древнееврейские слова, но написанные русскими буквами — строфа из стихотворения Хаима Нахмана Бялика, которую ее отец прочел им наизусть, когда был у них в последний раз, в 72-м, за год до смерти. Она записала строфу эту под его диктовку — даже и русскими буквами это было нелегко…

hаhнисини тахос кнофейх
Вэhэили эйм выохойс
Вэhэи hейкейх миклат роиши
Кан тфилойсаи hанидохойс
Оймрим ейш боьйлом hааво
hеихан hи hааво

«h» не было русским «х», а гортанным звуком, чем-то между «х» и «г».

Она проставила и ударения — по тому, как отец произносил…

В переводе стихотворение звучало так:

Приюти меня под крылышком
И будь мне мамой и сестрой,
На груди твоей разбитые
Сны-мечты мои укрой.
Говорят, есть в жизни молодость,
Где же молодость моя?
Говорят, любовь нам велена
Где и что моя любовь?
Звезды лгали — сон привиделся,
И не стало и его.
Ничего мне не осталося.
Ничего.

«Ц»

Цветок виноградной лозы расцвел,
И мне сегодня вечером двадцать лет.

(Андре Терье)

Цыгане и серафимы
Коснулись аккордеонов…

(Федерико Гарсиа Лорка)

Здесь было переписано все стихотворение Бараташвили «Цвет небесный, синий цвет»…

«Целое — это то, что имеет начало, середину и конец. Целостность безначальна и бесконечна: это целое без частей».

(По Аристотелю)

Целую вас — через сотни
Разъединяющих верст!

(Марина Цветаева)

В «Ч» было ее большое стихотворение «Черемуха», написанное летом 71 года в Новокузнецке, в клинике, о дивной черемухе, которую она увидела из окна их изолятора на пустыре напротив больницы…

(…) Как женщина утром
Вся в снах волшебных,
Раскинув прекрасные руки,
Как ветви,
Вся счастьем пронзенная
Щедрым, чрезмерным
Смеялся куст черемухи снежной.
Звездные кисти,
Воздетые к солнцу,
По ветру кружились,
Как карусели,
Белые кисти
Черемухи пряной
В лицо мое заглянули дерзко,
Словно вино — опьянили,
зазвали!..
Боль!
Боль!
Боль!
Боль!
Теперешний мой водитель!
Иду за тобой! Но за окном
Снежной черемухи куст шальной
Спаситель мой, погубитель!

Через 5,5 лет после нашей встречи в Венгрии и через 5 после расставания в Чехословакии мы поженились — я из Ташкента переехал в Москву. В этот самый монастырь, в эту 36 мужскую среднюю школу, где преподавала моя теща.

Я привез с собой два фанерных чемодана, в одном из которых до года спала потом наша старшая дочь.

В чемоданах были мои медицинские конспекты (я закончил три курса ташкентского мединститута), учебники, любимая книга — «Мартин Иден» Джека Лондона, довоенные и военные фотографии, письма и открытка матери (те два), военный треугольник от Фалковой Е.Д. - о расстреле родителей и письма моей будущей жены за 5 лет нашей переписки до женитьбы, плоский фронтовой котелок, 4 комплекта нижнего белья х/б — рубашек и кальсон с веревочками, новые брюки и гимнастерка, тоже х/б — другие брюки и гимнастерка были на мне, как и новая шинель, из которой мы сделали потом теще очень хорошее деми-пальто.

Еще было солдатское одеяло, две пары новых портянок — байковые и суконные, плащ-палатка, пилотка. Одеяло было подарком.