Голоса над рекой

Давайте себе поклянемся, Шарл,
Если такое случится,
Когда тебе захочется плакать,
Чтобы мне не хотелось смеяться.
Давайте себе поклянемся, Шарл,
Человек на человека должен надеяться
Если у кого-то что-то заболит,
Пусть другой не сможет уснуть.

У него никогда не было бессонницы, он всегда спал хорошо: только ляжет и спит.

Просто у него как-то не выходило нормально спать.

7 лет армии, включая 4 военных года, а он радист первого класса — какой сон!..

Со студенчества уже ночные дежурства — медбрат в неврологической клинике, а там всегда тяжелые постельные больные… ну а потом — хирургия. А какая хирургия без ночных дежурств! Да и семья уже была — четыре человека, вскоре пять, а зарплата у них с женой небольшая, совсем, можно сказать, маленькая…

Бывало, он брал по 12, по 14 ночных дежурств в месяц, а хирургия у них экстренная круглосуточно и круглогодично и — вместе с травмой. А об отгулах тогда и речи не было.

И выходило, что когда он дежурил в ночь, днем у него была обычная, своя, работа:

плановые операции, перевязки, обходы… А потом сразу — эта ночь… С утра же и весь день после — снова своя работа… 36 часов подряд…

И так — почти через день.

Он еще старался и все суточные праздники брать, так как праздники оплачивались вдвойне. Да и любил он свою работу, всю ее любил, и дежурства тоже, да и здоровый был, молодой.

Когда он приходил домой, он, бывало, не шел есть, пока не расскажет теще, какие операций сегодня сделал и как сделал — каким методом-способом, как резал, как шил — каждый шаг. И даже рисовал все на листке — весь ход операции. Теща надевала очки, садилась, если до того, скажем, лежала, и молча, внимательно слушала, смотрела рисунок.

Она знала всех его больных по фамилиям и судьбам.

…Ах, сон!.. Он часто говорил жене: «А ты полюби свой сон! Ты же свой собственный сон не любишь! Снотворные!..» Она сердилась, но понимала, что муж был прав. А он…

Когда, бывало, на самом сне тихонько скажет ему няня: «Вставай давай, вострый (острый) привезли», — он вскакивал, словно не спал, и бежал в приемный покой, а после операции, если она была, снова засыпал в дежурке мгновенно и мертво, хоть и на полчаса, пока снова не приходила няня… Так и осталось на всю оставшуюся жизнь: мгновенное засыпание-просыпание, «мертвый» сон…

Когда он прочел это стихотворение про Шарл, он так изумился, так разволновался вдруг, как будто другие стихи Дриза — седые матери, баюкающие Бабий Яр, желто-красно-зеленая процессия шутов, идущая фиолетовой улицей с прахом Короля Лира на плечах — не изумляли, не рвали душу! Но ЭТО так лично коснулось его, так точно другой человек сказал о НЕМ, и, главное, сказал такими простыми, обычными словами, так сумел отразить тот их момент, что он, когда переводил, до того волновался, что вначале вообще ничего не мог перевести, а потом, когда все же перевел беспомощно так развел руками: ну да, мол, конечно, как же можно уснуть, когда «у кого-то что-то заболит»!.. У КОГО-ТО…

А у нее — какие же боли тогда были! А лабиринтопатия! Ни одного движения головой она не могла сделать, чтобы не возникла черная чернота такое быстрое было вращательное головокружение, что она вообще переставала что-либо видеть. Вот он и привез ее, безнадежную, в Новокузнецк. Но здесь никто не обнадежил его, здесь ему просто сказали о крайне серьезном положении жены и в связи с этим о необходимости второй операции на позвоночнике — по жизненным показаниям, — рискованного, но единственного сейчас шага, и разъяснили суть операции.

…Вместо «Шарл» он порой переводил «Шура», хотя точно не знал, не был уверен, что Шарл действительно в переводе Шура.

Стихи он читал жене не в промежутках между болями — промежутков не было, — он читал их ВМЕСТЕ, — ведь она жила ДВУМЯ ЖИЗНЯМИ, поэтому такое было возможно…

А как легко он не спал тогда!..

Когда он вернулся из кардиосанатория и считался уже как бы здоровым долго еще была слабость, потливость противная, серость лица и голубизна губ, усталость быстрая… Ведь вот же — и не работал столько, и отоспался, как никогда за свою жизнь, да и инфаркт был не трансмуральный — не обширный, не сквозной, а все равно — вяло шло выздоровление…

Правда, за последние две недели он все же стал крепнуть, он и внучку в первый раз сам выкупал, — когда она из роддома прибыла, и уже довольно много ходил, хотя и медленно или даже с остановками, но ходил, причем с шагомером, купленным по совету санаторных врачей, — вначале по 700 шагов в день, а потом и по 5 и по 7 тысяч.

Шагомер он прикрепил тоненькой цепочкой к брюкам спереди у левой цапки подтяжек, и если кругом было тихо, можно было услышать, как шагомер тихонько постукивает в такт его шагам…

И вот старшая дочь сидит перед разложенным диваном и выкладывает на него подарки и покупки.