Голоса потерянных друзей

— У нас еще будет на это время в дороге, — замечает она, покосившись на спящих Пита и мисси, над которыми в ветвях звездчатых дубов заводят свою радостную утреннюю песню птицы.　

— Я знаю. К тому же у меня пока нет пятидесяти центов, чтобы оплатить объявление в газету… и денег на марки тоже нет… — Бог знает, когда я вообще смогу потратить такую сумму на буквы в газете! — Но мне хочется, чтобы мое письмо было при мне. До поры до времени. Это же все равно что держать за пазухой надежду, понимаешь?　

— Пожалуй, да, — она раскрывает книгу в самом конце, отгибает обложку, проводит ногтем вдоль шва и вырывает страничку — уверенно и аккуратно. — Каким оно должно быть?　

— Добротным, — прошу я. — Чтобы если родные его увидят, то… — в горле что-то щекочет, точно внутрь забилась пташка и теперь оправляет перышки. Я прокашливаюсь и только потом продолжаю: — Я хочу, чтобы они подумали: «Какая умница!» Напиши его… как полагается. Ладно?　

Она кивает и подносит к листу огрызок карандаша, наклоняется вперед, прикрывает на мгновение глаза и снова их открывает. Видно, после бессонной ночи они порядком устали.　

— А что именно написать?　

Я зажмуриваюсь и вспоминаю свои детские годы.　

— Только не читай мне вслух, что пишешь, — прошу я. — Не в этот раз. Просто записывай за мной. Начни с «Уважаемая редакция! Я очень хочу разыскать своих близких», — мне нравится это начало. Оно звучит дружелюбно, вот только, что сказать дальше, я не знаю. На ум ничего не идет.　

— Très Bien! — Я слышу, как скрипит по бумаге карандаш, а потом затихает. Горлица заводит свою нежную песню, и Пит Рэйн перекатывается на другой бок. — Расскажи мне о своих близких, — просит Джуно-Джейн. — Как их звали? Что с ними случилось?　

Огонек в фонаре подрагивает и шипит. Тени и блики скользят по моим векам, воскрешая во мне историю моего детства, и я пересказываю ее Джуно-Джейн:　

— Мою матушку зовут Митти. Когда нас разлучили, у нее было девять детей, я средняя из них. Меня зовут Ханни Госсетт, — тут в памяти начинают звучать имена, которые мама часто мне повторяла. — Остальных звали Харди, Хет, Пратт…　

Я вижу их всех — они кружат среди розовато-коричневых теней, снующих у меня под веками, и мы все вместе вспоминаем наше прошлое. Когда я заканчиваю, мое лицо все мокрое от слез. Утренний ветерок холодит кожу. Голос мой становится глухим и хриплым, и стоит мне добраться до самого конца нашей истории, как меня охватывает страшная тоска.　

Пит Рэйн беспокойно ерзает на своей подстилке, вздыхая и недовольно ворча, и я торопливо утираю лицо и забираю лист, который протягивает мне Джуно-Джейн. Я складываю его вчетверо, чтобы удобнее было носить с собой. Вот она, моя надежда!　

— Можно отправить его в Форт-Уэрте, — предлагает Джуно-Джейн. — У меня еще остались деньги от продажи коня.　

Я с трудом сглатываю и качаю головой.　

— Лучше пока приберечь эти деньги. А письмо я отправлю, когда сама смогу за него заплатить. Пока что довольно и того, что оно со мной. — Я смотрю вдаль, на запад, туда, где на бескрайнем небе еще мерцают последние звезды, хотя уже занимается серая заря. Матушка любила говорить, что звезды — это райские костры. Бабушка, дедушка и все родственники, которые уже нас покинули, каждую ночь зажигают их на небесах.　

Стоит только подумать об этом, и письмо тяжелеет в руке. А что, если все мои близкие уже в раю и зажигают небесные костры? И если на мое письмо никто не ответит, будет ли это означать, что родных уже нет в живых?　

Чуть позже я начинаю гадать, а не закрались ли в голову Пита Рэйна такие же мысли, потому что за несколько миль до Форт-Уэрта он просит отдать его письмо и говорит:　

— Знаете что, пожалуй, я сам его отправлю и пятьдесят центов приложу, — Пит прячет бумагу в карман. Лицо у него осунувшееся, серьезное. — Так я смогу сначала над ним помолиться.　

«Надо и мне сделать так же, когда придет время», — решаю я.　

Уже в городе, прежде чем попрощаться с Питом, Джуно-Джейн отрывает кусочек от газетной страницы и протягивает ему:　

— Вот адрес газеты «Христианский Юго-Запад», на который и надо отправить письмо.