Голоса потерянных друзей

— А началось все с того, что я просто хотела пробудить в них интерес к чтению и письму. Переключить их с сухого перечня книг для классного чтения, который они считают ненужным и скучным, на личные истории — точнее даже, на местную историю, с которой они соприкасаются всю свою жизнь. Сейчас многие задаются вопросом, почему дети не уважают себя, свой город, свою фамилию. Да потому что они не знают, что она значит. Не знают ее истории.　

Натан потирает щетинистый подбородок, и я вижу, что мои слова заставили его задуматься. Во всяком случае, мне хочется в это верить.　

— Вот почему так важно было бы осуществить проект, который они окрестили «Байками из склепа», — продолжаю я. — В Новом Орлеане такое уже делают, когда проводят экскурсии по кладбищам. Дети должны изучить биографию кого-нибудь из тех, кто жил и умер в этом городе или даже на плантации. Это может быть кто-то из родственников или человек, связь с которым они ощущают через века. Им нужно написать о нем. А завершится все это масштабным мероприятием — можно даже сделать его благотворительным, — когда все оденутся в костюмы и, встав у могилы, точно живые свидетели, будут рассказывать историю этого человека. Тогда-то все и поймут, как тесно переплетены судьбы горожан. Поймут, почему жизни обычных людей были так важны тогда, почему они важны сегодня. И почему нельзя о них забывать.

Натан опускает взгляд на книгу, которая лежит у него на коленях и представляет собой летопись жизни плантации за многие годы. Он бережно проводит пальцем по краю страницы:　

— Робин была бы в восторге от этой затеи. У моей сестры имелось множество планов относительно Госвуда: она мечтала его восстановить, задокументировать его прошлое, расчистить сады, открыть музей, в котором освещалась бы история всех жителей поместья, а не только тех, кто спал в большом доме, на кроватях с пологом. Робин была полна благородных порывов. Эдакая мечтательница. Вот почему судья все ей завещал.　

— Должно быть, она была чудесным человеком, — говорю я, стараясь представить себе сестру, которую он потерял: те же глубокие темно-зеленые глаза, та же улыбка, светло-каштановые волосы, как у Натана, вот только она на семь лет старше, и черты у нее тоньше, а фигура — изящнее.　

Чувствуется, насколько сильно он ее любит. От одного упоминания о ней в его взгляде появляется тоска.　

— Вот с кем вам надо было бы потолковать об этом, а совсем не со мной, — говорит Натан.　

— Но у нас есть вы, — замечаю я, стараясь смягчить тон. — Знаю, вы очень заняты, живете за городом, и все вот это, — я киваю на бумаги, которые он читал всю ночь, — не слишком вас интересует. Но я была бы вам бесконечно признательна, если бы вы разрешили детям пользоваться этими документами для проекта. Дело еще и в том, что многие из них узнают о своих предках, которые похоронены здесь, в саду, в безымянной могиле. Нам нужно разрешение на пользование землей за моим домом, а она принадлежит вам.　

После этих слов проходит, как кажется, вечность, а он все раздумывает над сказанным. Дважды, точнее, трижды он начинает отвечать и осекается. Оглядывает бумаги, лежащие на журнальном столике, на диване. Морщит лоб, закрывает глаза. Губы его под напором чувств, которые он не желает демонстрировать, сжимаются в тонкую линию.　

Он ко всему этому не готов. Для него все это — настоящий колодец боли, и мне никогда до конца не постичь и не разглядеть всех источников, что питают его. Смерть сестры, смерть отца, дедушки, человеческие судьбы в истории Госвуд-Гроува?　

Мне хочется спасти его от этого напряжения, но я не могу найти нужных слов. Хотя и пойти на попятный тоже не могу. Это мой долг — добиться того, чтобы ученики узнали правду. Ведь бог весть что может случиться с этими документами, да и с самим поместьем.　

Натан ерзает на диване, и на короткий миг мне даже кажется, что он сейчас встанет и уйдет. Мой пульс предательски подскакивает.　

Наконец он упирается локтями в колени, подается вперед, смотрит в окно невидящим взглядом.　

— Ненавижу этот дом, — говорит он и крепко сжимает кулаки. — Это сущее проклятие. В нем умер отец. В нем не стало дедушки. А не будь Робин так занята спорами с дядями за это наследство, она вовремя обратила бы внимание на свои проблемы с сердцем. В последний раз, когда мы здесь виделись, она уже выглядела неважно. Ей надо было непременно пройти обследование у врачей, но она и слышать об этом не хотела. Не желала мириться с тем фактом, что дом для нее — непосильная ноша. Она долгих четырнадцать месяцев билась за свои планы — с братьями отца, с приходом, с юристами. Да много с кем еще. И немудрено, ведь в округе все стараются плясать под дудку Уилла и Мэнфорда. Вот на что моя сестра потратила последние годы своей жизни, и вот о чем мы спорили в последнюю нашу встречу, — когда он говорит об этом, его глаза становятся все печальнее. — Но Робин обещала дедушке, что позаботится о поместье, а она не из тех, кто не держит слова. Такое с ней случилось лишь однажды — когда она сказала мне, что не умрет.