Голоса прошлого

   Анастасия Владимировна Жарова умерла во сне. Прилегла на кровать и уснула с улыбкой на губах. А рядом с нею, на прикроватной тумбочке, пылал тем самым странным серебряным светом огромный цветок на тонкой длинной ножке. Прощальный дар уходящего, серебряная роза. Последний, самый последний выброс угасающей паранормы.

   То есть, всё они знают, в ужасе поняла я. Всё знают, точно знают, предчувствуют срок. Неудивительно, пирокинез – паранорма из психокинетического спектра, паранорма составная, помимо собственно управления огнём, включает в себя так же способности к ясновидению, к провидению будущего. Слабее намного, чем у целителей, но…

   Но им хватало.

   Похороны состоялись в тот же вечер. Здесь не принято было держать в доме покойника три дня, как почти у всех, даже нечелевоческих, народов Федерации. Считается, что на третий день человек ещё может восстать из мёртвых, поверье пришло из давних времён, когда не умели точно определять наступление смерти и боялись похоронить ещё живого родича, пусть и впавшего в бессознательное состояние. Но посмертная серебряная роза убеждала сильнее любых медицинских приборов, любой диагностики, в том числе и паранормальной целительской.

   Настя Жарова умерла и больше не встанет.

   Прогерия Эммы Вильсон, будь она проклята!

   В полном молчании собралась похоронная процессия, пришли из соседних домовладений. Как быстро разносятся печальные вести…

   В свете Луны, пробивавшемся сквозь драные тучи, кладбище нагоняло тоску и потусторонний ужас. Рядами стояли плоские чёрные камни, на которых выжжены были только имена и даты. Ни портретов, ни перечня заслуг, ни каких– либо ещё узоров– оберегов, назначенных сопровождать душу умершего в иной мир. Просто чёрный камень, фамилия и даты.

   Настю положили на один из таких камней. Все молчали, говорить было не принято. Что здесь скажешь? Ничего. Единственным критерием истины оставалось молчание. Тишина и тихий снег надвигающегося бурана.

   Потом все пришедшие разом вскинули кулаки, и над могильным камнем взметнулось громадное, страшное пламя. Оно мгновенно скрыло маленькую фигурку, завёрнутую в серебристую ткань, а когда опало, на чёрном камне не осталось даже пепла. И медленно, как на старинной фотоплёнке, проявились даты. И имя. Анастасия Жарова, семнадцатьс половиной лет…

   Сотворённая ею в последний миг жизни серебряная пламенная роза нашла себе место в центре плиты. Она простоит здесь сорок дней, а на сорок первый угаснет. И если оглянуться, то можно увидеть не одну такую розу, и даже не десять. Все те, кто ушёл в последние тридцать девять дней… Все они отдавали в небо последний свет шагнувшей за порог души. Сегодня к ним присоединилась и Настя Жарова.

   Остаток вечера прошёл в угрюмом молчании. Притихли даже самые маленькие, по малости разума не осознававшие ещё, что происходит. Я тихо бесилась от собственного бессилия. Сколько мы, целители, уже имели дел с прогериями, а решение до сих пор не найдено! Доктор Таркнесс работал над этим, и мы вместе с ним, но он умер, и вместе с ним умерли знания и накопленный опыт, который он не успел ещё систематизировать и отразить в своей новой книге, а я поднять выпавший из его рук флаг не могла по причине собственного невежества: я банально недоучилась. Я пришла к нему зелёным стажёром, я только начинала карьеру врача. И всё пошло в коллапсар на досвете из– за каких– то поганых оллирейнских сволочей, ни одна из которых ногтя на пальце Марвина Таркнесса не стоила!

   В нервном раздрае я совершила постыдную глупость. Взяла бутыль из жаровского бара, тайком и без спросу, конечно, ушла на улицу в сад и выела её в одно рыло. Не помню, что там было за пойло. Что– то мерзкое, взрывающееся в желудке атомным огнём. Вообще, память об этом достославном событии сохранилась только мелкими отрывками. Помню, как обнимала тёплый ствол яблоньки, и тихонько выла. Как дошла до дерева, не помню. Потеряла перчатки, где –не помню. Помню, как Андрей Жаров требовал от меня что– то выпить, принёс в какой– то плошке, пахло это мерзко, он уверял, что мне от того станет лучше, а я отбрыкивалась и орала, что не хочу, чтобы мне стало лучше... Как он дотащил меня до дома, не помню. Но тащил именно он, кто же ещё. Другие точно потом появились. И ещё помню взгляд Ане. Такой… понимающий… такой жалостливый…

   Ненавижу жалость!

   Злость помогла мне дойти до ближайшего лежачего места, но и только. Там я рухнула, а очнулась уже утром, в отведённой мне комнате. Нохораи рядом не было, – ещё бы. Ночь она провела с младшими Жаровами, ясное дело. В окно било безжалостное утреннее солнце, разгоняя по бедной моей несчастной голове злую и очень качественную мигрень.

   Провалиться сквозь землю! Я вдруг вспомнила – урывками! – вчерашнее представление с собой в главной роли. Поискала взглядом оружие, чтобы застрелиться и так убить одним залпом двух медведей сразу: можно будет не объясняться с Ане и остальными, и наконец– то перестанет болеть голова. Увы, оружия в комнате не оказалось. Что за невезуха…