Голоса с улицы

Чем ближе подходил он к залу, тем сильнее ощущал возбуждение. Воздух вибрировал от оживленной деятельности, заражавшей окружающих деловитой спешкой: здесь явно происходили какие-то важные события. Уэйкфилд с удивлением обнаружил, что и сам уже чуть ли не бежит. Прибыв на место, он выдохся и тяжело дышал от волнения. Но стремление ничего не пропустить заставило пронестись стрелой по двум пролетам крутой лестницы, чтобы подняться к комнатам над главным залом, где располагались служебные помещения Общества. Главный зал представлял собой организационный и вербовочный центр: там собирали и регистрировали взносы, распределяли поручения.

Уэйкфилд вновь осознал, что религиозное движение – это не просто группа людей, объединенных верой, а исправно работающий механизм. В этом мире недостаточно просто верить… Верующие договаривались о том, как заставить поверить других. Внутреннее устройство Общества было обнажено в этом зале и в подобных залах, разбросанных по всему свету. Серьезные пожилые дамы пекли пирожки, собирали старую одежду и разыгрывали лотереи… но это еще не все, далеко не все. Печатались листовки, штамповались грампластинки, составлялись сценарии радиопередач, собирались деньги. На одну ступеньку ниже благонамеренных дам стояло основное ядро дальновидных руководителей, для которых религия была основной работой и образом жизни. Целым миром, а не просто видом деятельности.

Испытав благоговейный страх перед этими неутомимыми чиновниками, Хорас Уэйкфилд застыл на входе, как вкопанный. Он восхищался ими и побаивался их. Зрелище напомнило ему детство – религиозные бдения, куда отец возил семью в их «фордике» с крутыми боками, по длинным грязным дорогам между бесконечными персиковыми и абрикосовыми садами. На этих бдениях мужчины и женщины, сбившиеся в кучу под огромным навесом из темно-бурого брезента, внимательно и бесстрастно слушали визжащего человека, который прыгал, размахивал руками и брызгал пеной изо рта. Но Уэйкфилда пугал не сам проповедник, а то неожиданное и необъяснимое явление, когда обычная женщина с неряшливыми волосами, худой деревенский парень или, например, прыщавая девица – обычные люди, вроде тех, что отоваривались по субботам в провинциальных городках или сидели по вечерам вокруг фермерских домиков и тянули длинные ленты жирной мелассы, – словом, когда первый встречный вдруг вскакивал и с безумным взглядом мчался на сцену, дабы огласить свое свидетельство.

Эти свидетельства пугали Уэйкфилда больше всего на свете, поскольку они казались разновидностью помешательства: подобным же образом люди танцуют от укуса тарантула, пока не умрут (так ему рассказывали). В детстве он прижимался к отцу, кусая губы, сжимая кулаки и цепенея от страха, что его тоже может охватить безумие: что он может вскочить и, спотыкаясь, подпрыгивая, побежать по проходу на сцену и там, на виду у друзей и соседей, пронзительно закричать, срывая с себя одежду и все остальное, завывая и пуская слюни, а в конце окунется в лохань с водой, где старые души переживали обновление.

Острое восприятие вновь вернуло Уэйкфилда к реальности. Возле огромного плаката стояла Мэри Краффт, бурно жестикулируя и разговаривая с группой дородных женщин. Уэйкфилд с ужасом осознал, что Мэри Краффт его заметила, кивнула и отрывисто поманила. Он нехотя, медленными шажками вошел в комнату… Мэри Краффт раздражала его больше, чем кто бы то ни было. Когда Уэйкфилд добрался до женской группки, настроение у него испортилось: он заскучал и приуныл.

– Доброе утро, – буркнул Уэйкфилд.

Хрипло дыша, миссис Краффт схватила его за руку и развернула к плакату.

– Ну, – воскликнула она, – что вы скажете?

Уэйкфилд ничего не понял: на плакате была изображена карта Соединенных Штатов с торчащими кое-где маленькими разноцветными булавками. Освободив свою руку, он с достоинством ответил:

– Конечно, выглядит очень мило. Очень аккуратно и чистенько.

– Повсюду! – выпалила миссис Краффт ему в ухо. – Видите? Пожертвования от всех штатов. Мы разносим нашу весть по всей стране – она распространяется, как лесной пожар!

Уэкфилд поморщился и попытался незаметно улизнуть.

– Очень мило, – промямлил он. – Весьма впечатляет.

Дамы расступились, и он сбежал обратно на середину гудящего зала. Остановился, задумавшись, что же делать. Хотелось присоединиться и помочь, но не хотелось связываться с лютыми старухами, которые лихорадочно суетились со всех сторон.

– Сюда, – сказал властный голос: к нему приближалась крупная чернокожая дама. – Нечего стоять без дела: идите сюда, и я найду вам работу.

– Ну да, – виновато промолвил Уэйкфилд, очнувшись, и поспешил к чернокожей. – Я ведь только что пришел. Что нужно делать?

Негритянка прошагала между столами в угол зала. Уэйкфилд засеменил следом, надеясь, что ему поручат какое-нибудь важное, исключительное задание. Женщина остановилась перед длинным столом, где лежали стопки сложенной бумаги и стояли коробки с проштемпелеванными конвертами.

– Можете их наполнять. Или печатать на мимеографе. Выбирайте.

Сконфуженный и расстроенный Уэйкфилд начал заикаться: