Голоса с улицы

Хедли промолчал. Он безмолвно попивал кофе, полностью превратившись в наблюдателя, обособленного и отстраненного от двух других, находившихся в комнате. Точно спокойная супружеская чета, Бекхайм и Марша сидели и пили кофе, читая газету: замкнутый кружок, куда Хедли не имел доступа. Впрочем, Хедли не возражал и спокойно смирялся со своим положением.

Неожиданно Бекхайм свернул газету и одеревенело встал.

– Если позволите, – извинился он перед Хедли. Отойдя от аризонского шиферного стола, Бекхайм достал из кармана футляр и надел на нос черные очки в роговой оправе. Закатав рукава, он неторопливо вышел из комнаты с весьма задумчивым видом. Хедли заглянул в маленький кабинет, заваленный бумагами и книгами: один угол занимало древнее бюро с открывающейся крышкой, S-образной лампой и деревянным вращающимися стулом. Бекхайм уселся за стол и принялся рыться в стопках бумаг.

Марша встала и поспешила следом.

– Вам нужны письма? – спросила она и принялась что-то искать среди больших картонных коробок с печатными брошюрами: Хедли узнал дешевые листовки, которые Общество раздавало на каждом углу.

– Вы просмотрели их? – спросил Бекхайм своим негромким басом.

Разговор стал неразборчивым, и Хедли отвернулся. Но смотреть было некуда, и думать было не о чем: жизнь всей квартиры сосредоточилась в чернокожем гиганте, сгорбившемся над столом. Стоя за спиной Бекхайма и перегнувшись через его плечо, Марша показывала различные бумаги, которые доставала из картонных коробок. Бекхайм сортировал почту. Поставив черные локти на крышку стола, он внимательно изучал письмо, затем откладывал его в сторону и выбирал следующее. Немного спустя Марша обернулась и снова вошла в гостиную.

– Еще кофе? – спросила она Хедли.

– Нет, спасибо.

Марша уселась и принялась машинально рвать бумажный конверт на мелкие клочки.

– Тут куча работы, – пояснила она. – Это занимает полный рабочий день: нужно вести отчетность, такая вот канцелярщина.

В кабинете Бекхайм корпел над грудой писем. Из некоторых он извлекал вложенные чеки или деньги и аккуратно складывал в квадратную металлическую коробку. Каждое письмо медленно читал, изучал, а затем ставил на нем темную загогулину своей тяжелой золотой авторучкой. Над столом висел в рамочке портрет вездесущего бородатого юноши с глуповато приоткрытыми губами и обращенным вверх взором – воссозданный романтический образ молодого Христа. С одной стороны стола стоял небольшой латунный электрообогреватель. За ним были втиснуты три плетеных кресла. На подлокотнике одного из них лежал драный красный свитер.

Не поднимая массивной головы и не оглядываясь, Бекхайм спросил:

– Мистер Хедли, как зовут вашу жену?

– Эллен, – ответил Хедли, быстро очнувшись.

После того как тяжелая золотая авторучка вычеркнула еще полдюжины писем, Бекхайм продолжил:

– А сколько ей лет?

– Двадцать два.

Через минуту Бекхайм поинтересовался:

– А вам сколько?

– Двадцать пять.

Некоторое время Бекхайм работал молча: слышались только скрип ручки да шуршание бумаги.

Вскоре он спросил:

– Вы думали о том, чтобы вступить в Общество?

Хедли напрягся до предела. Во рту пересохло, все поплыло перед глазами, он уставился в пол и ответил:

– Я серьезно об этом не думал. Не до такой степени. Скорее, я хотел с вами встретиться… лично.

Воцарилось молчание, и напряжение Хедли возросло в разы. Он медленно встал и прошагал из гостиной в кабинет. Бекхайм продолжал работать, когда Хедли зашел ему за спину и неуклюже встал, засунув руки в карманы, облизнув пересохшие губы и не зная, что сказать. Бекхайм, казалось, ждал: ему больше нечего было спросить или добавить.

– Я никогда не уделял большого внимания религии, – смущенно сказал Хедли. – На самом деле, я абсолютно в этом не разбираюсь.

Бекхайм слегка кивнул, не отвлекаясь от работы. В соседней комнате Марша сидела одна на голливудской кровати, сжимая в пальцах чашку кофе, с непроницаемым, ничего не выражающим лицом. С улицы приглушенно доносились лязг и дребезг большого города. Покоробленные оконные рамы обволакивал холодный туман, поднимавшийся с Залива.

– Как зовут вашего маленького сына? – поинтресовался Бекхайм.

– Питер.

– У вас есть его фото?

На сей раз Хедли достал бумажник и неуверенно сжал его в руках, тогда как Бекхайм продолжал работать. Неожиданно старик отодвинул письма в сторону и протянул руку за бумажником. Положил его на стол и критически взглянул на фотографию.

– Выглядит здоровым, – отметил Бекхайм и возвратился к работе.

– Да, он всегда был здоровым и полным сил, – застыв на миг в нерешительности, Хедли спрятал бумажник в карман. – Мы, конечно, держим пальцы крестом, но… пока что у него вроде бы все хорошо.

– У вас есть фото вашей жены?

Хедли снова достал бумажник, раскрыл и послушно положил его на стол. Немного спустя Бекхайм заглянул туда, удерживая авторучку над длинным посланием, написанным трясущимся женским почерком. Взору старика предстал снимок Эллен Хедли, вставленный в испачканное, полупрозрачное целлулоидное отделение.