«Голоса снизу»: дискурсы сельской повседневности

– Меня очень держит работа. Я работаю санитаркой в грязелечебнице, грязь накладываю на больных. Держит, в смысле – заставляет держаться подтянуто. Вот если бы я работала в бригаде, на огороде, на ферме, я бы экономически жила, конечно бы, лучше. Я бы каждый день оттуда приносила сумку чего-нибудь, плюс к зарплате. Но сама я страшно бы сдала. Я бы состарилась, стала дурной. А на этой работе, я считаю, что я в хорошей форме. Я веселой быть стараюсь, следить за собой. К тому же многое мне дает именно общение с людьми – когда я разговариваю с больными, когда я помогаю беспомощным, когда я их жалею… Конечно, я им передаю и свою энергию, но часто я получаю и от них отдачу. Они благодарят меня, извиняются передо мной, что наляпали грязью. А я за ними убираю, и эта моя жалость из меня вытесняет мою злость. Мою тоску. Не знаю, как это объяснить, но когда жалеешь человека, когда помогаешь ему, это очень приятно. Это хорошо действует. Я еще хочу сказать, что социально я не покатилась вниз. Наоборот, за эти годы я впервые получила такую работу. И чтобы к этой работе прийти, я все перепробовала в санатории. Я была и дворником, и кухаркой, и прачкой. И по сравнению с работой в сельском хозяйстве, по сравнению с садом, с огородом я даже поднялась. Я стала работать в санатории. Но и в санаторской лестнице я все ступеньки прошла. Я прошла дворника, я прошла прачку, я прошла кухню. Я подрабатывала везде, где только возможно. И я дошла до такой ступени, на которой санитарка имеет высшее положение. Санитарка уже не может подняться выше. Я имею свое место, потому что я санитарка грязевого зала. Если бы я была дипломированным медработником, то мое место не является завидным. А так как у меня нет специального образования, я считаю, что я поднялась по служебной лестнице. На лестнице санитарок я стою вверху. Я не мою полы посреди коридора, я не убираю в кабинетах, как другие санитарки. Я убираю только в своем кабинете. Да, я мою полы, но на своем рабочем месте. Но, главное – я работаю с людьми. Я их лечу. И получается, что я больше даю людям, чем медсестра. Потому что я людей мажу, я накладываю им грязи туда больше, где у них болит. Они мне говорят – положи туда и намажь мне больше на коленку. А медсестре они об этом не говорят. Так что в социальном отношении я не считаю, что я спустилась вниз. И я этим очень довольна. Потому что это место меня держит в жизни. И не зарплатой, а именно жизненным тонусом. Работа каждый раз требует от меня отдачи сил – чтоб люди не видели, что я расстроена. Я должна хорошо выглядеть, не киснуть, чтоб у меня были красивые, блестящие волосы. Вот, недавно мне предлагали перейти на консервный завод. На консервном я бы имела все! И хорошую зарплату, и то, что под зарплату дают, и, сам понимаешь, – сумку. Это понятное дело! Но, когда я это детям сказала, они мне сразу – нет! Мама, нет! Ведь к тебе так хорошо относятся на работе! Конечно, есть недоброжелатели, шушукаются за спиной, но в основном ко мне хорошо относятся на работе. И меня это тоже держит! Так что социально я не упала. Я упала экономически. И особенно угнетает меня обстановка плачущей станицы. Потому что все плачут, и у меня появляется такое чувство, что и мне нужно заплакать. То есть они мне вдалбливают мысль, что кругом настолько все плохо, что я сама начинаю в это верить, что кругом только плохое. И я начинаю сравнивать себя с тем, что у меня было десять лет назад. А десять лет назад у меня и запасы были, и птица была. Но я себя держу! А почему я себя держу? Потому что я, когда смотрю по телевизору, что творится, сколько беженцев, сколько больных, сколько бездомных, как гибнут шахтеры, – я думаю, что я еще не так уж и плохо живу. А вы, в станице, – вы же богатые! Так что вы плачете?! Потому что у вас нет на книжках миллионов? А что, у вас нет что покушать и во что одеться?! Ты приглядись, посмотри, как у нас в санатории сотрудники одеты. Ведь они одеты с иголочки! Я, вот, недавно купила туфли на выход, одеваю их только когда выхожу куда-то. А наши девчата, на работе, точно такие же туфли понакупали к спецодежде. Чтоб у всех были одинаковые туфли, чуешь?! В этом я отличаюсь от санатория. И если судить по всему санаторию, то я живу бедно. Но я этого, работая в санатории, не ощущаю. Потому что у меня есть во что одеться, чтобы дойти до санатория, до работы. На работе у меня есть спецодежда. И я никогда не кисну на работе, никогда не мямлю, не плачусь. И все думают, что я живу хорошо. Они думают про меня: «Вот, она классно живет! А с чего же это она живет?! Надо бы узнать, почему она так живет…» А ведь они не понимают, что это вовсе не экономическая сторона. И что не в деньгах дело. А дело в том, что я не хочу показать, как на самом деле я живу. А если бы они раз-другой пришли бы ко мне в гости и посмотрели, как на самом-то деле я живу, они бы сразу все поняли. Они бы поняли, что я живу не очень богато. Я живу бедно! Но по сравнению с другими людьми, которые и работают, и зарплату получают, маленькую, и за все платят, – я живу неплохо. Кстати, мне многие завидуют! Почему? Да потому что я всегда аккуратно одеваюсь, потому что я всегда улыбаюсь, потому что детвора у меня все время приходит на работу ко мне чистенькая, потому что они всегда смеются, всегда спрашивают, всегда стучат в дверь, когда хотят войти. «Можно войти?» – «Можно, можно!..» Но самое опасное сейчас для меня – это неуверенность в завтрашнем дне. То есть то, что от меня напрямую не зависит, а зависит от обстановки. Я думаю, если бы нам здесь, в нашем хозяйстве, не платили ни зарплату, ни пенсию регулярно – я бы опустилась донельзя! Я выживаю только из-за того, что у нас хоть помалу, но регулярно платят. И я же из этой мелочи начинаю выкраивать – где-то, что-то. Алименты мне тоже регулярно платят. Пенсию тоже платят регулярно, за погибшего Ваню. И вот из-за этого я пока и держусь. Хоть по крохе, но получается. Я никогда не думаю о том, что я буду есть сегодня. Чем я буду жить именно сегодня. Даже месяц-два я могу совершенно без денег прожить – у меня еще есть запасы. И покушать, и на стирку, и на мытье запасы есть. Но меня страшит осень, потому что на осень у меня запланированы большие траты. Мальчишкам нужны будут куртки, сапоги. Это все дорого, и это надо купить все сразу, а не то, что растянуть на год. Я не уверена, что будет завтра. Например, я рассчитываю, что в этом месяце я получу зарплату, алименты и пенсию. Это составит приблизительно вот такую сумму. Так я с этой суммы могу купить поросенка. Но насчет поросенка я что-то побаиваюсь. Заведешь его, а вдруг кормить его будет нечем? И меня мои же нервы будут постоянно бить. Лучше его вообще в этом разе не брать. И живность не мучать, и свои нервы не тратить. Вот, есть десять курей, – буду держать десять курей. Может быть, кроликов разведу. Вообще, я человек не очень больших запросов. Есть так есть, а нет – и не надо. Соседка мне как-то сказала: «У тебя, Люба, не мой характер. Ты не стремишься к лучшему…» Я спрашиваю: «Почему же? Я к лучшему стремлюсь! Но я точно знаю, что я могу и что я не могу…» Например, достроить дом я сейчас не могу, купить машину я не могу. Я не могу шикарно есть, шикарно обуваться и одеваться. Но я могу собрать деньги и починить крышу, я могу на свои деньги покрасить забор, я могу детей одеть более-менее сносно, могу заплатить за учебу сына. И поэтому я ставлю себе только такие цели, чтобы у меня хватило сил добиться самого необходимого для дома. И я так считаю: будут деньги – сделаю что-нибудь для себя и для детей, а не будут – не сделаю. Я себя обуздываю. Я знаю, что по моим зубам. А что – не по моим. И я даже об этом и не мечтаю. Вот почему я, даже когда меня бьет жизнь, я сильно не переживаю. Ну, конечно, я расстраиваюсь, я нервничаю. Но так, чтобы я планировала купить машину, и потом у меня это не получилось, я не смогла собрать денег – у меня такого нет. Я, например, сильно расстроюсь, если я не починю крышу. Я тогда бы думала, что я ведь это смогла бы сделать. Я бы подтянулась, сэкономила, но смогла. И я сильно боюсь непредсказуемости, непредвиденных обстоятельств. Я еще с детства на богатство не падка. А вот сейчас с годами я понимаю, что самое главное – это отношение в семье. Доброта, душевность человека. Из-за денег люди ссорятся, убивают друг друга. А от доброты еще никто никого не убил. Никто ни с кем не поссорился. Мне говорят на работе: «Ты, Люба, не такая стала, как раньше…» Наверное, потому, что эмоции уже не те, что раньше. Я эмоциями никогда не управляла и управлять ими не могу. То есть если у меня радость, то она у меня через край. Если горе – тоже. А сейчас я стала поспокойней. Может, потому, что усталость жизненная накопилась, или потому, что кругом неразбериха, неустроенность, ожидание худшего. И все это энергию радости, счастья начинает из меня изгонять. И если я радуюсь, то я радуюсь тихо, спокойно. Но я очень устала бороться за свое выживание, за то, чтобы держаться на плаву. На уровне. Хотя я уж и птицу не могу держать, не могу хозяйство держать большое, потому что мне неоткуда взять средства на хозяйство. Но я удовольствуюсь тем, что я могу. Что в моих силах. Я тоже планирую, я рассчитываю. Например, крышу починить я планировала еще в прошлом году. Но у меня была неразбериха, я работала тогда в столовой, времени не было, и я очень болела. Так что крыша у меня осталась несделанная. А в этом году я хочу делать крышу. Я иногда задумываюсь, зачем я живу? Какое мое жизненное предназначение? (Усмехается.) Мне с этим в жизни не повезло никак. Училась я только потому, что училище мое находилось рядом с крестниным домом. Я вышла из деревни. И у меня не было мечты кем-то стать. Одно время я страшно хотела стать доктором. У нас в селе была фельдшерица, и она меня очень любила. Мы с ней ходили собирать травы. Я ей помогала. И она готовила меня, чтобы я выучилась на доктора. Она говорила, что у меня есть такие качества, что я могу на доктора выучиться. А потом один парень поранил себе коленку, и она заставила меня его перевязывать. Я увидела кровь, и мне стало плохо. И она сказала, что я врачом работать не смогу. Потом Курановский перевез меня сюда, в станицу, из Донецка, я поработала немножко в стройбригаде, потом забеременела и бросила. И все! И все мои мечты куда-то ушли. Когда я попала в санаторий, мне хотелось попасть санитаркой – хоть на ванны, хоть в грязевый зал. Потому что там спокойней, чем на прачке. И легче. Ты, конечно, ведра тягаешь, но ты это делаешь только тогда, когда есть больные. А на прачке ты как встал стирать, так и стираешь. И отдыха никакого нет. Дворником я работала, так там тоже не мед. А сейчас я достигла того, что я уже ни о чем не мечтаю. Это мой предел. И после похорон Вани все в моей жизни изменилось. Я раньше мечтала дом достроить, отделать его. Это были мои мечты и планы. А потом, когда Вани не стало, я уже понимаю, что дом я одна не дострою. И эти планы выбросила из головы – что и как я буду отделывать. Теперь для меня самые главные мечты и желания, и цель – это дети. Я не думаю, что я смогу их отправить в институты и хорошо выучить. Нет. Но хотя бы, чтобы они имели профессию и среднее образование – сейчас это для меня самое главное. И что меня в этой жизни сейчас держит – это то, чтобы выучить своих детей. Чтобы они хотя бы мало-мальски имели профессию.