«Голоса снизу»: дискурсы сельской повседневности

– Конечно, мой круг общения сузился, меньше стал. Я сейчас дружу с женщинами, смысл жизни которых в том, чтобы заработать. Не имеет значения, лучше или хуже меня они живут. Сам смысл их жизни заключается в том, что они работают, что-то делают, постоянно заняты. Они заняты, чтобы хоть как-то выжить в этой жизни. Я понимаю, что я чуть богаче живу, чем многие из них. У меня два земельных пая. Один мой, а другой от мужа Ивана по наследству достался. Это почти десять га земли. Я с земли получаю три тонны зерна, сорок литров масла и два мешка сахара. Паи мои – в третьей бригаде, у Семейкина. Они мне сами из бригады мою натуральную долю за пай привозят. Но я и сама добываю натуру. Я, как и раньше, на полях колхозных семечку бью. Захожу в подсолнечник с мешками – и вот уже литров на пятнадцать-двадцать масла семечек набила. И у меня получается, что продовольствие имеется. И я часто девчонкам своим, которые со мной в смене работают, продукты даю. Либо маслом угощу, либо сахару на общий стол поставлю. Ведь у них нет стольких паев, как у меня. Я им это дарю, конечно. Ну что они там на полпая получают? Полмешка сахара и десять литров масла. И я понимаю девчонок: как они ни рвутся, как они ни тянутся, концы с концами им сводить тяжело. Денег нет, чтобы бутылку масла купить. А я налила, принесла – пользуйтеся, пожалуйста! К тому же я постоянно ныряю в поля, – семечки бьем. Ведь на полях пока еще много шляпок остается. И мы добираем, для себя. Правда, сейчас для этих промыслов возможностей становится гораздо меньше. И дело не в том, что поля охраняют, не разрешают. Возможностей стало меньше, потому что в бригадах в последнее время стали резко переходить на пшеницу. А другие культуры сводят на нет. Вот перестали сажать свеклу. Перестали сеять семечку и кукурузу. Говорят, что это стало невыгодно. И это нас несколько напрягает. Мы в станице привыкли к чему? Дома, в своем хозяйстве управляться – это во вторую очередь. Там что-то подделал, там прополол, там полил, там загородил. И сразу мысли о другом. А о чем? Да о том, что надо быстренько бежать в поле колхозное! Оно ж рядом – как туда не пойти, как там не промыслить чего-нибудь для себя?! И если в этом году я себе украдкой не набью семечек, я себя прямо-таки уважать перестану. Вот они, семечки. (Показывает на несколько мешков, стоящих у отопительного котла.) С ними такая история. Сосед, старик, ехал домой из полей. С пчелами, на прицепе. И заметил, что в поле шляпки крупные остались. Идет ко мне и говорит: «Любочка, моя бабка боится ехать в поле, шляпки воровать. Поедешь со мной?..» А что ж не поехать! (Радостно смеется.) Как приехали, как глянули! Боже мой!.. Так мы целых четыре рейса, четыре набега в поле сделали. Мешка по три-четыре набили. Причем набили мы семечки мелкой, масляной. Это совсем не та семечка, которая идет на еду. Это не грызовая, а маслобойная семечка! Но люди больше любят именно крупную. Ее и погрызть можно, и продать стаканами можно. И вот они заходят в поле – э-э, мелкая семечка. И уходят. А те, которые хозяйственные и дальновидные, те больше уважают именно мелкую семечку. Ее можно сдать на завод и за это получить готовое масло. Семечку бить – это целая технология. Обычно так: тебя – с мешками, с ведрами, с палками – завозят тебя с утра в поле. Ты там работаешь часа три, украдкой, потихоньку. А потом тебя с полными уже мешками из поля забирают. И вся любовь! Я вернулась, пообедала, управилась, сумку сложила – и на работу школу мыть. Но в такие дни очень уставала! Но зато теперь. Ой, как хорошо, что я тогда уставала! (Сердечно и глубоко смеется.) А вот с кукурузой не повезло. Кукуруза стояла от меня за три поля. И я из-за семечек, от которых я дюже уставала, на кукурузу не набегла в этот раз. А можно было вполне насобирать початков – кролики очень кукурузу любят.