«Голоса снизу»: дискурсы сельской повседневности

Этот фрагмент устной повести Михаила Голуба интересен как пример двух, внешне вроде бы разных, но имеющих глубокозалегающее внутреннее единство, способов речевого движения, – двух своеобразных дискурсивных побежек, «аллюров». Первый из них аккуратно и лаконично оформляет неформально-экономические практики скромного станичного кумовства и «блата». Председатель здешнего сельпо, кум Виктор Кириенко показан здесь как человек, обладающий способностью кругового обзора жизненных обстоятельств и умением ловко захватывать возможности, спрятанные в конкретной ситуации – черта, несомненно, исконно крестьянская. Он стремительно организовывает для Михаила доступ к строительному дефициту, делая это как-то попутно, невзначай. Он также умеет ловко и неспециально разогнать «поганое настроение» приятеля, охотно трапезничая с ним. Такого рода дискурс открытой оживленности и ровного добродушия весьма присущ базовым речевым практикам сельских обществ. Он нерасчетлив и инстинктивен. Второй способ демонстрации особенностей речевой походки народных персонажей – это разудалое описание процедуры трудового пикника («рыбацкого обеда») и одновременно обоснованные методические указания по вопросам выпивания и закусывания. Здесь широко развернуто особое дискурсивное настроение, вполне адекватное миру простых низовых людей, – дискурс наблюдательности, внимательного слежения за ситуацией, ухватывания ее хотя и предсказуемых, но всякий раз ювелирно-тонких переходов. Ведь здесь перед нами – дивертисмент классических социальных действий. Увидеть его вживую – это, конечно, везение. Ведь рассказчик, по сути, случайно перешел к теме бражничанья, в ходе разговора о куме сформулировав некий императив: «Я спирт никогда не развожу водой! Разводить спирт – только добро переводить…» Тема мгновенно разгорается. Голуб с удовольствием воссоздает опыт производственного обеда-гулянки, отливающийся в дискурс победительного, уверенного захвата вполне рутинной, но с давних пор основательно сценарно проработанной, даже в чем-то церемониальной процедуры. Деревенские широкие пированья здесь особенно примечательны. Уж кто-кто, а люди, работающие напрямую с природным целым (крестьяне, рыбаки, лесорубы, шахтеры, промысловики), точнее многих иных понимают профилактически-восстанавливающую и одновременно социально-связывающую силу таких возлияний. Русская литература от Державина, Пушкина, Гоголя, Некрасова до Высоцкого, Шукшина и Венедикта Ерофеева полна подобного рода примерами. Михаил Голуб рассказывает о полевом обеде с рыбаками с особым дискурсивным настроением. Отчетливо видно, что он владеет ситуацией. Владеет не только с со стороны выстроенных им для самого себя гигиенических правил приема алкоголя и его давно продуманного, рационального закусывания, но и с точки зрения застольных приличий, диктуемых конкретной обстановкой. «Рыбаки хозяева, а я вроде как гость…» Дискурс умелого владения пусть даже крохотным участком окружного мира, дискурс понимающего принятия его устройства и его границ здесь мощно разворачивается, щедро выпрастываясь из глубин локального жизненного опыта. С каждым словом он аргументационно крепнет и содержательно закругляется, превращаясь в своеобразный кодекс форм, норм и процедур нероскошного, но самодостаточного пиршественного возлияния. Можно думать, что подобного рода дискурсивный формат оказывается чем-то вроде свежей органической прививки к основному стволу речевых практик корневого русского крестьянства. В нем мир не только вкруговую разведан и знаком – он послушен, предсказуем и ответственно прочен.