В этом фрагменте, в его динамичном, минующим специальные детали и технологические хитрости, темпе и заметно скупом на подробности развороте и строе внятно прослеживается типичный для крестьянских миров дискурс видения и нерассуждающего угадывания, – когда мир берется в его слитной динамической целостности. Когда мир захватывается, что называется, гуртом и чохом. А. С. Пушкин замечал: «Ум человеческий, по простонародному выражению, не пророк, а угадчик, он видит общий ход вещей и может выводить из оного глубокие предположения». Цаплин-угадчик естественным образом влит в местный пейзаж и в нем растворен. Дискурсивно весь он – неотлучное присутствие, цепкое здесь-бытие. Он непринужденно умудрен и незатейливо искусен, живя в своем родовом гнезде. Он летит над рябью фактов, мгновенно впитывая их сигналы и усваивая их предсказуемо преображающуюся конфигурацию. Он видит все и все примечает. Глагол «примечать» повышенно частотен именно в дискурсах крестьянской повседневности. В нынешнем расхожем городском говорении он прочно запрятан в резервные глубины. А в деревне «примечай!» до сих пор слышится в дискурсе отцов. Перемена обычных приставок творит здесь чудеса. И общеязыковое «за-мечать» как настораживающее, принудительно-информационное мероприятие, свойственное городским (и вообще – изощренным) коммуникативным практикам, выворачивается деревенским «при-мечать» как действием необязательного посылания и ненавязчивого инструктирования. В то же время в этом глаголе слышится явное и властно-хозяйское прибирание мира к рукам, его дискурсивный и, следовательно, предметный захват. Это как у грибников: «Один беру, на другой смотрю, третий примечаю, четвертый мерещится». Примечающие Иван Васильевич Цаплин и Иван Федорович Кулага – персонажи для нынешней деревни довольно редкие. В последнее время эту роль начинают своеобразно выполнять переезжающие в село горожане. Но это – особая тема.