«Голоса снизу»: дискурсы сельской повседневности

Отвлечемся от подробностей, обобщим впечатление от этого «голоса снизу», посмотрим на него чуть сверху. Дискурс Любовь Ивановны Шишкиной – это низкий, приземный, бреющий полет над собственной восьмидесятилетней жизнью. В отличие от Ивана Цаплина, который то и дело стремился показать «картинки с выставки», который охотно продвигался от одного жизненного сюжета к другому, всякий раз закругляя и подрезывая эпизоды собственного бытия, Любовь Шишкина медленно и сосредоточенно ткет серую посконную холстину своих горестей, неудач и разочарований. Вообще говоря, это для сельских людей не вполне типично. До сих пор, вот уже двадцать пять лет спустя после той диктофонной записи, я удивляюсь, как она согласилась говорить со мной? Входить в подробности. Показывать и воспроизводить свою жизнь. А может быть, это ее последнее исповедание? Завершая жизненный круг, Любовь Ивановна отдалилась и заметно отвыкла от людей – и от немногочисленной родни, и от соседей, и от возможных собеседников. В то же время она помнит о пересечениях ее биографии с некими начальственными сферами и людьми. Вероятно, я, подъехавший к ее избе на сверкающем спицами новом велосипеде, с портативной журналистской техникой в красивом легком рюкзаке, показался ей посланцем новых российских властей. Неким «разведчиком» сверху. И не исключено, что здесь сработала дисциплина подчинения. Вот Любовь Ивановна и постаралась отделаться от меня, но не полным затворническим молчанием, а напротив, – непрерывным, хотя и неровным, порой прерывистым дискурсивным потоком. Неким замедленным ретроспективным полетом над теми островками и участками жизни, которые ей дались и которые были ей хоть как-то освоены. Заметьте, – обстоятельства и подробности ее контактов с областными властями буквально стереоскопичны и картинны. Они выговариваются с осознанием важности и значительности происходящего. В то время как остальной, сплошной, базовый корпус ее основных жизненных занятий буквально тонет в океане самоотверженного, тяжкого, беспросветного труда. И это несмотря на тот факт, что Л. Шишкина, в сущности, принадлежала к местной деревенской элите – всю жизнь была механизатором, работала шофером, неоднократно избиралась в местный Совет. В то же время некая изначальная придавленность, тотальная безысходность и тусклая, угрюмая терпеливость буквально обволакивают ее жизненную стезю. И все это отчетливо проявляется в той дискурсивной машине, которую неосознанно пустила в ход, разговаривая со мной, Любовь Ивановна. Стоит обратить внимание на ту сторону ее дискурсивной практики, которая проявляется и пульсирует в ее стилистической манере. Последняя явно амбивалентна, двусложна. С одной стороны – это местная, корневая деревенская фонетика и стилистика, с ее лексической приземленностью и панибратской грубоватостью. С другой стороны, ее манера выражаться – это все тот же просторечно-разговорный язык, но заметно преформированный и опыленный дискурсом канцелярско-чиновничьих практик, который стремительно возник и расцвел в ходе идеологической, лозунгово-агитационной обработки крестьянского населения в революционные годы. Л. И. Шишкина усвоила такой способ выражаться и сохранила его до пожилых лет. Эта особая дискурсивная походка, – неестественная, порой колченогая, выразительно демонстрирующая контуры и общую меру захвата мира, а также некоторые, будто нарочно выловленные из языковых глубин, приемы обработки повседневного бытия, – эта манера была довольно точно схвачена и воспроизведена художниками слова. Наиболее выразительно она представлена в ранней прозе Андрея Платонова и в отдельных произведениях советских писателей-деревенщиков.

8. Ирина Кирилловна Ситкина (1916–1998)

Вводные замечания