«Голоса снизу»: дискурсы сельской повседневности

Кратко подытожу общее впечатление от крестьянской жизненной повести, рассказанной Ириной Кирилловной Ситкиной. Мне представляется, что подобного рода речевой массив – это подлинная классика крестьянского дискурсивного жанра, драгоценный и редкий образец дискурсивных практик, всецело приписанных к поколению крестьянских «отцов». Он первороден и оригинален именно как органическая «разговорная машина», произведенная в корневом крестьянском социуме. По сравнению с разговорами, записанными деревенских усадьбах Ивана Васильевича Цаплина и Любови Ивановны Шишкиной (и еще со многими другими записями, хранящимися в экспедиционном архиве), – разговорами, которые можно рассматривать в качестве неких выстроенных, иногда даже близких к литературным, текстов, – повествование Ирины Кирилловны Ситкиной является примером нелогичного, сбивчивого, спонтанно разворачивающегося, непредсказуемого, порой рваного и скачущего, но, безусловно, понятного и по-своему выразительного нарративного потока, который впечатляет и даже, что называется, «достает». Который несколько ошеломляет именно своей наивностью, элементарностью и, что самое важное, какой-то исчерпывающей жизненной полнотой. За скудной церковно-приходской грамматикой мощно ворочается и грозно поднимается сама жизнь. Действительно, – пропуски семантических согласований и логических связок, пренебрежение служебным пояснительным синтаксисом, фрагментарность и обрывочность – все это удивительным образом не препятствует восприятию и пониманию, не затрудняет и не осложняет его. Напротив, – эти провалы как раз и сообщают восприятию ощутимую, порой жутковатую бытийную глубину. Этот не рассуждающий, а, хоть и отрывистый, но панорамный, объемный, упорно – и в говорении, и в умолкании – воспроизводящий различные происшествия и обстоятельства, дискурс способен, ничего не объясняя, не истолковывая и не итожа, наполнить сознание некой неизбывной бытийной мудростью. Простейшей и фундаментальнейшей. Напомню для иллюстрации этой мысли маленький, уже читанный нами, фрагмент дискурса Ирины Кирилловны Ситкиной: «Даю людям, а оно все остается… Страсть и все!.. Пришел один мужчина, и чего-то… Под полкой стоить кастрюля с яйцами, а там было девять яиц. Он говорит: «Тетя! Ой!.. Ну, – яиц у нас нету, а я хочу. Давай, я их заберу…» Я говорю: «Бери». Он взял эти девять яиц. А я пошла да десять яиц сняла. Я говорю: «Вот и все…» Вот, такая вот жизнь идеть у нас, вот, все время. Как вот господь. Хоть говорят – нету, но он есть…» Попробуйте прочесть это вслух – и чтобы кто-то посторонний это выслушал. А потом спросите у него – что это было? О чем рассказывала женщина? Наверняка, затеется разговор о провидении, о доброте, о самоотверженности, о жертвенности. Но все это будет лишь изложением, рациональной трансформацией, а в конечном счете – искажением первоначальной синкретичности подобных дискурсивных практик. А ведь именно в ее рамках высказывается и выражает себя неподдельный, захвативший глубину исторического времени, натуральный крестьянский социум. Такой, какого в современной деревне уже вряд ли – в его развернутой полноте и феноменологической разноцветности – можно сыскать.

III. Дискурсы «детей»