Голоса времен.

Обследование выявило очень тяжелое поражение сердца: миокарда, коронаров, особенно аортального клапана: ресчайшее сужение и отложение кальция. Сократимость сердца плохая. Правда, сосуды терпимые, только две артерии необходимо шунтировать. В целом - поражение четвертой степени, но еще не пятой, при которой уже категорически нельзя оперировать. Катя все время боялась, что откажут в операции.

Вопрос об операции меня беспокоил, но как-то глухо. Риска я не боялся: лучше умереть здесь, чем тяжко угасать дома: пусть привезут в гробу. У Лиды и Кати не будет времени для переживаний. Однако, тогда я еще не представлял себе меры возможных страданий, думал, что здесь можно умереть тихо и мирно. Я только теоретически знал, что нужно большое счастье для легкой смерти, но надеялся, что мне повезет.

Среда закончилась: обследование завершено, операция опасна, но возможна. Дело за профессором Кёрфером: он вернётся только к пятнице.

Катя от меня не отходила, показывая образец дочерней любви, организованности и... силы. Мне было ясно, что именно её энергии я обязан выпавшему шансу на спасение.

Четверг предполагался спокойным: почти всё обследовано, решение принято. Подключили к монитору. Меня смотрели, я лежал в постели и тяжело дышал. Нет, не испытывал страданий и сильных чувств: что будет, то и будет.

Но около полудня четверга Катя сообщила, что врачи находят мое состояние угрожающим. Ждать ещё сутки - опасно. Предложили операцию. Спрашивают: не возражаю ли я, чтобы экстренно прооперировал ближайший заместитель Кёрфера? Отвечаю:

- Пусть делают, как найдут нужным.

Начали готовить для срочной операции. Ввели лекарства. Я задремал. Потом возникла задержка в операционной. Я поспал, мне стало лучше, и нужда в экстренности отпала.

Утром, в семь часов, в сопровождении свиты пришел Кёрфер.

У меня нет таланта, описать его так, чтобы передать мощь этого человека. Одно скажу: вот таким должен быть хирург! Крупный мужчина средних лет с крепким рукопожатием, убеждающими словами.

Коротко обсудили вопрос о типе клапана: механический (пластинка из специального сплава) или биологический - из живой ткани, не знаю, из чего теперь делают. У меня против них было старое предубеждение (пробовали, неудачно), но Кёрфер меня переубедил:

- Теперь другие клапаны! Пять лет стопроцентной гарантии и сколько-то лет дольше этого срока. Всем пожилым людям вшиваем биологические протезы.

- Значит, так и мне.

Мелькнули мысли: пять лет... Зачем они тебе? Клапан старение не остановит. Но умирание может облегчить!

Пожал мне руку, приободрил. А я и так вполне бодрый. На операции, судя по всему, не умру, а там - как повезет. От одышки должна избавить.

Скоро меня положили на каталку и повезли.

... ... ...

Саму операцию я, конечно, не помню. Один укол, провалился и проснулся, когда Толя окликнул:

Уже всё сделано!

Первая мысль и слова были:

- Не может быть!

Я и теперь не вспомню: была ли удалена уже трубка из гортани? Наверное, была, потому что уже мог говорить..

Как хирург, я не переставал удивляться: какой класс!

Потом Толя мне рассказал об операции - он ассистировал, все видел. Оперировали три часа, заменили аортальный клапан, он был исковеркан отложениями кальция.

Жизнь нужно планировать заново. Вот только зачем? О Боге нужно старику думать! Но, увы, Бога в душе всё равно не нашел.

Кёрфер зашел в палату в тот же вечер: всё такой же, излучающий уверенность... Я тоже бодрился, отвечал:

- Все в порядке! Спасибо!

В реанимации палата двухместная. Держат один - три дня, потом переводят в клиническое отделение, в которое меня поместили вначале.

Боже мой! Сколькими проводами и трубочками было окутано мое тело. Не буду перечислять, да многих и не помню. Все вместе это называется знакомым словом "мониторинг".

Палату обслуживали две сестры, очень симпатичные и культурные. Периодически заходили врачи, видимо, разных специальностей, я так и не понял, кто есть кто. Катя или Толя всё время сидели около меня.

Ничего существенно неприятного за первый день не запомнил. Но один факт в последующем оказался очень важным: сразу удалили катетер из мочевого пузыря, и я должен был мочиться в утку. Она висела в проволочной сетке на прикроватном столике (запомнил её на всю оставшуюся жизнь). На ночь дали таблетку, и я немного поспал.

Не очень хорошо помню дни в реанимации. Главная забота - помочиться, выбрать позу, чтобы меньше болело; впрочем, болело вполне терпимо. Но заметил, что дышать стало легче, чем дома, а стенокардия исчезла.

Трижды в день приносили пищу, однако аппетита не было, и я почти ничего не ел. На сидячей каталке возили на исследования, я не вникал, "что и как". Чувство равнодушия к жизни не покидало, и профессиональные интересы не возникали: "Отключись и терпи". Тем более что рядом есть страховка - Катя. Но разговоров с ней тоже не помню.

Кёрфер со свитой делал обход каждый день и, в полном смысле слова, излучал уверенность. Я сравнивал его с самим собой в прошлом: "Нет, Амосов, тебе было далеко".

Через два дня поснимали часть трубочек и перевели в отделение с менее строгим режимом.