Голоса животных и растений

Вместе с тем печальные примеры наивности ослов помогали человеку, действуя, так сказать, от противного, избавляться от своих недостатков. Как-то осел Уленшпигеля Иеф замер у придорожного репейника, твердо решив обглодать его. Тогда Тиль соскочил на землю, нарезал репейника, потом опять сел на осла и, держа репейник около самого его носа, заманил его таким способом во владения ландграфа Гессенского. Поучительна лекция, которую Уленшпигель прочитал Иефу дорогой: «Господин осел, ты послушно бежишь за двумя-тремя жалкими головками репейника, а целое поле репейника ты бросил. Так же точно поступают и люди: одни гонятся за цветами славы, которые фортуна держит у них перед носом, другие — за цветами барышей, третьи — за цветами любви. А в конце пути они, подобно тебе, убеждаются, что гнались за малостью, позади же оставили кое-что поважнее — здоровье, труд, покой и домашний уют».

Многие литераторы в истории человеческой мысли оставили след и как философы. Утвердиться в этом качестве им помогло тонкое знание, если можно так выразиться, ослиной души. К их плеяде я бы отнес Омара Хайяма:

На людей этих — жалких ослов — ты с презреньем взгляни.
Пусты, как барабаны, хоть заняты делом все дни.
Ты хотел, чтобы пятки они у тебя целовали?
Наживи себе славу! Невольники славы они.

Поэт едко обличает толпу, которая не способна верно оценить чьи-то достоинства и недостатки, всякий раз одурманенная искусственно раздутой славой очередного кумира, целует, лижет ему пятки. А потом, прозрев, долго и страстно отплевывается. «Лесть — это мед и приправа во всяком общении между людьми. Поглядите, как услужливо два мула почесывают друг другу спины». Такое колоритное, метафорическое обобщение, возникшее у Эразма Роттердамского после внимательного наблюдения за двумя мулами, стоит сотни иных толстых книг, ибо с незапамятных времен — прав прозорливый голландец! — лесть остается одной из движущих сил общества. Иначе не объяснишь, почему именно ничтожествам, фарисеям и негодяям, умственным и физическим калекам в самых различных уголках земли, в той же, например, Евразии, чаще и дольше удается всплывать и болтаться на поверхности общественной проруби, чем обычным, порядочным и совестливым людям. Впрочем, по выражению того же Эразма Роттердамского, «глупость создает государства, поддерживая власть, религию, управление и суд». Философа легко обвинить в повышенном внимании к крайностям. Но государство действительно служит удобной питательной средой для глупости и зиждется на оной. Эту аксиому еще долго не поколеблют никакие контраргументы.

И здесь у Омара Хайяма и Эразма из Роттердама есть сильный союзник — Абуабдулло Рудаки, считавший, что в несовершенном обществе людей бездари и позеры весьма часто слывут незаменимыми, а истинные мудрецы вызывают антипатию:

Где честный должен восседать, там восседает мерзкий плут,
Почетом окружен осел, в пренебрежении — верблюд.

С другой стороны, с точки зрения Эзопа, надо быть слепцом и круглым болваном, чтобы не прикинуть цену глупцу и плуту. Хотя, заметим, правильная оценка обычно легче дается задним числом, поскольку люди привыкли изначально переоценивать себя и свои способности. В басне «Осел в львиной шкуре» Эзоп без обиняков выкладывает мораль, которая и сегодня не всем придется по вкусу: «Так иные неучи напускной спесью придают себе важность, но выдают себя своими же разговорами». В то же время приходится признать: есть не меньшая доля истины и в воззрениях Себастьяна Бранта, опубликовавшего в 1494 году в Базеле неувядаемую сатирико-дидактическую поэму «Корабль дураков»:

Кто сам себя средь мудрых числит,
Тот дураком себя не мыслит.

По крайней мере, лично я не встречал еще дурака, который считал бы себя таковым. Ума у подобных личностей, если не считать подлость и хитрость проявлениями интеллекта, как правило, отнюдь не было. Если осел молчит и таким нехитрым, широко известным в истории способом, вероятно, утаивает свое «я», то человека, наоборот, часто подводит данный ему свыше дар речи, то есть его язык, «реченедержание». Трудно человеку самому разглядеть в себе пороки и предрассудки, сразу бросающиеся в глаза при взгляде со стороны. Часто собственную, «родную» зловредность он принимает за чувство юмора, а собственную жестокость — за признак решительности и реалистичности. На деле же все выглядит по Бранту:

Распляшется осел, прохвост, —
И не уймешь, хоть вырви хвост!