Голосую за любовь

Дожди, дожди, бесконечные дожди, а в горах даже выпал снег. Жизнь на улицах замерла, в кинотеатрах шли скучные фильмы, журналисты схлестывались по поводу осенних новинок издательств. Поговаривали о новой встрече в Женеве, были озабочены судьбой Германии. Вот и все. Господи! Все это в большей или меньшей степени действительно затрагивало всех, но никого не касалось впрямую. Жизнь — это чудо и дивная сказка — сводилась к нудной обыденности, чему-то глупому и пустому. «Позвольте, де Голль не шутил, когда заявил…» Или: «Создание в Европе Общего рынка — это признак того, что…» Мори печально и насмешливо вглядывалась в окружающую жизнь, которая казалась ей ущербной и жалкой. Воистину единственный способ понять свое предназначение — это отдаться страстям, возвышающим человека над прозой жизни: любви и искусству. Мори жадно читала и, следуя за мыслью Сартра, Белинского, Энгельса, забывала обо всем. И все же у нее не было с окружающим миром того нежного контакта, который возник сразу, как только она полюбила Нэда. Жизнь была к ней так же безжалостна, как и ко всем. Как и другие, Мори страдала от скуки и скверного настроения, часто не зная, чего она, собственно, хочет. Попросту говоря, она рассталась с иллюзиями и сохранила только комплексы, добавив к старым новоприобретенные. Как оградить себя от обыденности и излечиться от яда любви? Как-то она пришла к Анне, вытянулась на диване, испещренном теперь темными тенями голых веток, и молча замерла. Анна, потрясенная этим зрелищем немого страдания, ушла, и Мори осталась одна. Чувства по-прежнему влекли ее к безумствам страсти. Она по-прежнему тосковала по Нэду, ставшему частичкой ее души. Но себе, как личности, Мори могла сказать только выстраданное: нет! Конечно, когда нет реальной перспективы, самое лучшее — все порвать. Но что делать, если ты режешь по живому? Если ты хочешь ощущать жизнь как волшебство? Волшебство, дарованное тебе для забвения от мирской суеты. Мори вернулась домой и попыталась излить свои переживания в форме литературного эссе. Закончив, она позвала Эмила и вручила ему свое детище. На следующий день Эмил вернул ей листки, сияя от радости. Он сказал, что это великолепно. А Мори тем временем уже писала о Гоголе и Кафке — художниках, лучше всех показавших людям, что жизнь — это сказка и должна быть такой. Эмил серьезно заинтересовался ее работой. Мори улыбалась. Нет, она пока ничего не хочет говорить отцу, он сейчас слишком занят — пишет — и, наверное, даже не согласился бы оторваться от мира, в который целиком погружен. Эмил предложил опубликовать написанное. Мори растерялась. Она еще вся была там и никак не могла переключиться на разговор. Когда она писала о вселенском провидении Гоголя, ее охватывал почти такой же восторг, как в объятиях Нэда, и она ощущала полное единение со своим истинным «я».

Эмил наблюдал за ней. Он вспомнил, как когда-то заподозрил Мори в том, что она может направить ход событий в выгодное для себя русло. А получилось все наоборот. Теперь видно, насколько глубоко она любила Нэда. Ее литературные занятия — не что иное, как попытка дать выход собственной страсти. Но Эмил держался так, словно и не подозревает об этом. Кроме того, ее любовь не занимала его теперь в прежнем смысле. Ведь многое изменилось. Он радовался тому, что вовремя вырвался из любовного ада, что снова стал хорошо относиться к Лауре, которая в этой ситуации оказалась на высоте, и что все улеглось. Разве теперь он мог бы вновь подвергнуть себя риску? Конечно, встречи с Мори только по поводу ее литературных трудов не приносили ему счастья, но он не был ни к кому в претензии. В сущности, такие куцые отношения его устраивали.

Когда обе работы были опубликованы, Эмил с волнением спросил Мори, что она собирается делать дальше. Она улыбнулась и внимательно на него посмотрела. Ей всегда не нравилась его излишняя активность в ситуациях, которые не осложняли его жизнь. Он готов помочь, но только не подвергая себя риску! Вероятно, поэтому они и не испытали себя на опасном поприще любви.

— Я хотела бы продолжить писать, — сказала Мори. — И уехать отсюда.

— Куда?

Мори равнодушно назвала город на севере, где жила в основном богема.

— Ах, так!..

Эмил смотрел на нее и лихорадочно думал, что обязательно к ней приедет и будет с ней раскрепощенным, добрым и нежным. Неважно, что она уезжает из-за Нэда, который самим своим существованием мешает ей. Все-таки замечательно, что у нее есть сердце, в котором она сохранила любовь, даже зная, что та не принесет ей счастья. Эмил грустно улыбнулся:

— Во всем положитесь на меня…

XII