Голова

— А мы говорили о твоих заботах, — сказала Алиса; она подала чашку кофе и Терра. И на вопрос отца: — Конечно, о Марокко. Твой испытанный друг, Терра, вполне со мной согласен. Папа, Марокко ты должен доверить одному из статс-секретарей, который лично докладывает императору. Твой не пользуется правом личного доклада императору, переведи его лучше куда-нибудь послом. Новый статс-секретарь за твоей спиной соответственно настроит императора. Ты воспротивишься. Если делу все-таки будет дан ход и оно не удастся, статс-секретарь получит отставку, только и всего.

— Статс-секретарь, то есть твой муж? — Ланна улыбнулся, но взгляд его был суров. — Ты, стало быть, вряд ли рассчитываешь на отставку, скорей на успех.

— Благодаря которому твой новый титул будет немедленно объявлен официально, — подхватила она.

Но Ланна невозмутимо:

— Мой долг предвидеть будущее. Император не филистер. Если вам посчастливится, он немедленно объявит войну… объявит всерьез… — Лицо приняло суровое выражение. — Вы могли бы добиться чрезмерного успеха… с точки зрения блага родины, — закончил он. Но это так ясно означало: «С точки зрения моего, моего блага», что дочь, словно пойманная с поличным, опустила голову. Лицо отца хранило суровость вплоть до морщинок у глаз; но из самих глаз, которые потускнели, проглядывало смущение, даже скорбь.

Впущенный Зехтингом чиновник прервал беседу. Маленький чиновник с пышным титулом надворного советника, в черном сюртуке, при белом галстуке, остановился на пороге; комната, хотя и тонувшая в золотисто-зеленом полумраке, как будто ослепила его. На оклик рейхсканцлера он подошел ближе, не отводя взгляда от бюста Данте над книжными полками.

— Милый Польцов, мою дочь вы ведь знаете. А это депутат Терра, — сказал рейхсканцлер. Лишь после этого чиновник осмелился взглянуть на присутствующих и тотчас превратился в олицетворенную учтивость, взял даже чашку кофе. Он не сразу освоился в этой новой для него обстановке. Он попал в блестящий семейный круг, но вместе с тем это и служба. Здесь нет строго разграниченных областей; здесь вершит дела важный вельможа, полный благожелательности к окружающему миру, который держится им.

— Чему вы улыбаетесь? — спросил Ланна.

Чиновник, только для того и улыбавшийся, чтобы ему задали такой вопрос, ответил:

— Как посмотрю на эту старую картину и на ту, что напротив, — мадоннами их называют, что ли? — так не могу не улыбнуться. Каждый раз вспоминаю, что мы между собой говорим про их младенцев.

Что же они говорят, спросил Ланна, подписывая бумаги.

— Один младенец в пеленках, а другой нет. Так вот тот, что в пеленках, у нас называется земное, а тот, что без — небесное дитя. — Под конец чиновник застеснялся, видимо испугавшись, что шутка не понравится. Но Ланна смехом поддержал незатейливого острослова.

Терра прошел за Алисой ко второму столу:

— Графиня, вы молодеете прямо на глазах; чем это кончится? В вашем чудном парижском туалете, который я как будто рисовал себе в мечтах, вы только дух женщины, страшно даже близко подойти. — Он сказал это, потому что подумал, что она, может быть, беременна, — так необычно медлительны были ее движенья, такое у нее было вытянутое лицо.

Но она ответила:

— Я неправильно повела разговор с отцом. Как все это неприятно! Точно мы здесь в наказание друг другу! — Она не села в кресло, которое он подвинул ей.

— Может быть, вам это лучше удастся. А я подожду вас в саду, у моей беседки.

Она ушла; отец с улыбкой глядел ей вслед, пока она не скрылась; потом с той же проницательной улыбкой взглянул на Терра. Неужели этот убогий чиновник действительно так развеселил Ланна? Да, глядя на него, Ланна улыбался своим скрытым мыслям, он думал о будущности своего зятя. Когда тот молодой бульдог состарится, он, наверное, станет похож на этого испитого чинушу, захиреет, сделается такой же бумажной душонкой. Тождественность типа очевидна; характер тоже сходный; только незаслуженная снисходительность судьбы поддерживала еще подобие Бисмарка там, где уже проглядывал Польцов. «У него тоже когда-нибудь наступят неудачи», — думал Ланна. Надворный советник Польцов был в фаворе у Ланна, потому что наталкивал его на приятные размышления.

— Ну-с, так что же говорят ваши сослуживцы обо мне и о Бисмарке? — спросил рейхсканцлер.

— Будто у вас, ваше сиятельство, более легкая походка. — Чиновник заколебался, но в ответ на настойчивый взгляд прибавил: — Те, что посмелее, говорят, будто вы умеете плясать на канате. Я, конечно, тут ни при чем.

— Почему вы хотите быть ни при чем? Бисмарка ведь называли жонглером. Рассказывайте об этом всем. До свидания, милейший Польцов, — что звучало уже как приказ. Чиновник вскочил и немедленно ретировался. Ланна поднялся; в этот момент у него был непритворно нахмуренный лоб, морщины резко обозначились. Заложив руки за спину, он подошел к Терра.

— Выскажите мне все, что думаете, — попросил он. — Где я, в моем положении, могу узнать правду о себе?

Терра, шагая рядом с ним по комнате: