Голова быка

— В таком случае свободны, — Конрад взмахнул рукой, указывая на выход. — Да, детектив! До моих людей дошли слухи, что Верзила Шон объявился в Гетценбурге. Уберите своего ручного медведя, пока никто ничего не заподозрил, и предоставьте этим заниматься профессионалам. Вы меня поняли?

— Так точно, сэр, — сквозь зубы согласился Эйзенхарт.

Отправив с телеграфа сообщение и завернув по дороге в кафе на ранний завтрак, Виктор вернулся в отдел. На столе лежали папки с нераскрытыми делами — к ним он собирался вернуться, но дело Хевеля было приоритетом. Не было никаких сомнений в том, что Быки, однажды решившие отобрать бумаги у Альтманна (да как будто они вообще могли к нему попасть!), вернутся за ними. И его долгом было не позволить им при этом навредить родственнику… или, наоборот, не позволить добряку доктору убить их. Эйзенхарт хмыкнул, вспомнив залитую свинцом трость, обломки которой лежали в шкафу с вещественными доказательствами. Да уж, это еще вопрос, кого здесь требовалось защищать.

Бессонная ночь (и не одна: если бы Эйзенхарта попросили, он постарался бы вспомнить, когда в последний раз спал, но сомневался, что ему удалось бы) сказалась на его состоянии, и Эйзенхарт не заметил, как заснул, расположившись щекой на отчете о вскрытии Хевеля. На несколько часов шум в общей комнате, падающие из-за жалюзи солнечные лучи и разыскиваемые преступники перестали для него существовать. Разбудил его запах кофе.

— Я получил ваше сообщение, сэр, — сообщил Брэмли, втискиваясь в кабинет с чайным подносом и зажатым подмышкой шлемом. — Что произошло?

Виктор неприязненно посмотрел на сержанта. Тщательно выглаженная форма, прямой пробор на густо намазанных бриллиантином волосах, свежее, чисто выбритое лицо и энтузиазм во взоре. Полная противоположность самому Эйзенхарту, который в этот момент испытывал только одно желание: умереть и на том свете как следует отоспаться.

— Конрад отстранил нас от дела, — поведал ему Эйзенхарт, с рассеянным видом отхлебывая из чашки. — Сказал, чтоб, если мы хотим заниматься этим расследованием, занимались им сами.

Зная своего начальника, Брэмли сразу понял, что скрывается за его словами, и осторожно поинтересовался:

— И что же мы будем делать, сэр?

Эйзенхарт поморщился.

— Да прекращай ты уже с этим "сэр"! — попросил он. — Мы будем работать. Искать убийцу так, как это делают в у нас седьмом отделе.

— Как же?

— Ну, для начала заглянем в морг. Пройдемся еще раз по последнему дню Хевеля. Проверим, не связывался ли он с кем-то в тот день — я возьму на себя телефонисток, а ты пройдешься по почтамтам.

— Почему не наоборот? — приуныл сержант.

— Потому что ты вызываешь у почтовых работниц материнский инстинкт и непреодолимое желание закормить плюшками. К тому же, — ухмыльнулся Эйзенхарт, — телефонистки моложе и симпатичнее.

— А потом?

— А потом мы проделаем это еще раз. И еще раз. И еще, пока что-нибудь не обнаружим.

* * *

Следующие дни прошли настолько спокойно, что я решил, будто нападение останется единственным инцидентом, прервавшим размеренный темп моей жизни в Гетценбурге.

Проехав на пролетке путь от Лестниц до кампуса, я понял, что возвращаться в мою комнату не имело смысла и отправился сразу на факультет. Там, переодевшись в запасной костюм, я встретил рассвет и профессора Фитцерея, у которого по средам был присутственный день. Получив замечание по поводу неподобающего внешнего вида (второе за неделю! Если бы я не знал, что вакансию на танатологическом факультете пытались закрыть в течение года, я бы всерьез обеспокоился своей дальнейшей карьерой), я молча вернулся за бумажную работу.

Леди Эйзенхарт я отправил записку, в которой выразил сожалений по поводу того, что не смогу посетить ее на этой неделе. Обеспокоенная моей мнимой простудой, которую я назвал в качестве причины для отказа, она пообещала прислать ко мне своего домашнего врача; еще десять писем понадобилось, чтобы отговорить ее от этой затеи.

Разбитые очки заменили новые, присланные оптиком с Охотничьей улицы. Стекла цвета индиго скрыли не только мои глаза, но и побледневший синяк, позволив избежать назойливых вопросов не только со стороны коллег, что было хоть как-то приемлимо, но и со стороны студентов. Трость я заказал новую, и ее должны были доставить мне к следующему месяцу. Жизнь возвращалась в свою колею.

Эйзенхарт исчез, оставив мне напоследок целый список указаний (содержавший в себе в числе прочих следующие пункты: стараться избегать прогулок по ночному Гетценбургу, не выходить по возможности за пределы старого города, стараться проверять наличие за собой слежки, внимательно отмечать все странности, какими бы мелкими они не были, не лезть на рожон, что больше всего возмутило меня: я-то полагал, что причиной произошедшего было никак не мое поведение; и, наконец, при малейшей необходимости разыскать самого Эйзенхарта). Университет однажды посетили двое представителей четвертого отдела, по новой задававшие мне одни и те же вопросы. От Виктора же два дня не было никаких вестей, на третий он все-таки появился на пороге моего кабинета в обеденный перерыв.